"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
– Ты отказываешься? – Етон наклонился вперед, будто не расслышал. – Ты?
Зная упрямство и честолюбие своего приемыша, отказа он не ждал. В своей лесной жизни Рысь с детства проявлял достаточно ловкости и отваги, чтобы оправдать возлагаемые на него надежды.
– Ты от боя отказываешься? – в искреннем изумлении повторил Етон, но уже и с досадой перед этим неожиданным препятствием. – Где же отвага твоя? Шестнадцать лет я тебя знаю – робости не примечал за тобой! Да тебе три года от роду было, ты в первый раз меня увидел – а чуть за нос не схватил! Я тогда рассудил – бойким малец уродился, выйдет из него князь! А ты…
– Храбрым хорошо быть, пока жив. А Святослава мне на поединке, да на мечах, не одолеть. Убьет он меня, да и все.
– Невысоко же ты свою удачу ценишь!
– Удача моя в том, чтобы знать, где она кончается.
– Но в этом наше счастье последнее! Ты отопрешься – я выйду, мне пятиться некуда!
– Известное дело – ты старик, что тебе терять? Год-другой? А у меня, может, у самого еще лет сорок впереди.
– Но ты всего лишишься!
– Не всего! – Рысь усмехнулся. – Жизнь свою сберегу. Стол княжий, жена, богатства – это все будто в сказке. А вот жизнь моя – она всамделишная. Она, может, единственное, что взаправду есть у меня, и я ее за одни мечтания киянам под ноги не брошу. Не на такого напали!
– А слава? – напомнил Етон о том, что для него всю жизнь составляло высшую ценность.
– Чья? Под твоим именем биться выйду, под твоим именем паду – слава тебе достанется. А про меня как не ведает никто, так и помру без вести. Что мне с того?
Етон помолчал. Тяжелое дыхание со свистом вырывалось из груди. В голосе Рыся он слышал решимость сохранить свое единственное истинное сокровище и понимал: уговоры напрасны.
– Я… выйду на поле… – заговорил чуть позже старый князь. – Святослав убьет меня. И все мое уйдет к нему. Ты останешься ни с чем. Что тебе в твоей жалкой жизни? И ту ведь он отнимет у тебя. Там в Киеве свои волки – наших волков живо из лесов повытравят. Ты потеряешь и жизнь. Только уже безо всякой славы.
– В своем лесу я – сильнейший волк. Пусть сунется кто, там и поглядим. А в строю перед гридьбой – это его лес. Там он господин.
– Сгинет, стало быть, мой род и имя мое… – Етон свесил голову, пытаясь восстановить дыхание. – А могло бы оно стать твоим…
– Ты, если правда обо мне радеешь, так еще можешь мне передать. Скажи людям, что я твой сын тайный. Дескать, от злого глаза в лесу прятали. Будешь ты жив или нет – а я тебе наследую.
– Да как я тебя сыном объявлю, когда уже и бояре, и жена знают, что ты – это я!
– Сам себя ты перехитрил, старче! – с досадой воскликнул Рысь. Ему надоел этот бесполезный и тягостный разговор. – Намудрил, всю пряжу перепутал, теперь двенадцать прях не разберут! А мне туда соваться не с руки! Я за тебя помирать не пойду. Сам запутал, сам и распутывай.
Он встал.
– Бросаешь меня, стало быть? – Етон поднял голову. – На гибель и позор?
– Ну… хочешь, сам тебе горло перережу, чтобы все уж разом кончить? – холодно предложил Рысь. – Святослава зато дураком выставишь.
– Ты и так мне горло перегрыз… песий сын… А я с тех пор дурак старый, как вздумал, будто пес может что хорошее человеку принести. Ступай.
Без единого слова Рысь выскользнул наружу. В раскрытую дверь робко заглянул свет нового дня. Потом дверь закрылась, и в избушке среди пахучих трав снова стало темно.
Виданка вернулась, когда уже близился полдень. С рассветом она привела молодую княгиню домой в Плеснеск, да с целой охапкой трав, увязанных в большой платок, так что их ночная прогулка выглядела в глазах плеснецкой чади очень значительной, но легко объяснимой. О встрече двух домовых возле ее очага она посоветовала Величане молчать, – а иначе те накажут за болтливость. Унемысловна кивнула, и в глазах ее читалась обреченность. О слишком многом молодой княгине приходилось молчать – скрывать тайны, которых она была бы рада век не знать.
Возвращаясь домой, Виданка ожидала найти избу пустой. И намеревалась на днях сходить к «волкам», чтобы узнать, чем закончилась беседа. Но возле дровяника были привязаны две лошади, на лавке у стола сидел Думарь, а на скамье тяжело храпел сам Етон.
– Утомился, – коротко пояснил гридень. – Всю ж ночь не спал, не по силам ему. Чай, не отрок, до зари скакать.
– И что? – шепнула Виданка. – Сговорились они?
И ощутила, как дрогнуло сердце. Казалось бы, какое ей дело? Но стало вдруг страшно при мысли, что ее выкормыш выйдет против киевского князя с мечом в руке…
Думарь так же коротко качнул головой. На суровом худощавом лице его читалось осуждение. Рысь разбил все надежды и погубил труды шестнадцати лет.
– Из-под песьего бока вынули его, стервеца, растили, кормили, учили, – буркнул Думарь, считавший и себя отчасти причастным к измене. – Настал час, когда стал нужен, – а он в кусты. Эх…
– Он вам не забава, – сдержанно возразила Виданка. – Ему своя судьба.
– Он – пес! Князь его человеком бы сделал… ни рода ведь, ни отца, ни матери…
– Ни рода, ни отца. Только он сам у себя и есть. Вот он о себе и радеет. А вы чего хотели?
Думарь только махнул рукой. Его отец-рус пал в какой-то из битв лет сорок назад, его единственной семьей была Етонова дружина, но ради верности ей он пошел бы на смерть без колебаний.
Етон проснулся только после полудня. Виданка предложила ему и Думарю киселя, печеной рыбы и отвар из свежих трав с прошлогодним медом. То ли отдых и пища подкрепили Етона, то ли сон привиделся добрый, но он не выглядел особенно удрученным.
– Что, Виданка, – заговорил он, покончив с едой. – Не возьмешься ли судьбу мне предсказать?
– О поединке задумался, батюшка?
– Об этом. Я ведь не волк, мне в кусты не сбежать. Да и не хочу. Жизнь моя уже немного стоит, а вот честь, за долгий век не запятнанная, подороже будет. Хотел я щеняте нашему удружить, ради его счастья сам себя готов был обречь на смерть безвестную. Да судичек приговор всего на свете сильнее – кому не суждено чести и славы, того насильно не прославить. А мне от своей чести не уйти. Погибну с мечом в руке, войду к богам и славу обрету вечную. Так ведь и будет, да?
Етон говорил с уверенной бодростью, но на последнем слове голос его дрогнул. В глазах читалась смутная надежда. На что? Что эта худая лукавая женщина изменит приговор всесильных хозяек судьбы?
– Погадать тебе, стало быть? – Виданка улыбнулась углом рта. – Да я и без гадания знаю судьбу твою.
– Да ну? Мудра ты. Ну, поделись, что тебе открылось?
– Тебе ведь твой бог три срока человечьих обещал?
– Так.
– А ты разве прожил уже девяносто девять лет?
– Нет, – Етон покачал головой. – Лет мне, так мнится, семьдесят пять или семьдесят шесть… если промахнулся, то ненамного. Девяти десятков нет, это верно знаю.
– Ну а ты же богу своему веришь? Значит, тебе жить еще лет двадцать с лишком. Тут и гадания не надобно.
– Так что же, по-твоему, – Етон взглянул ей в лицо, – я киевского молодца одолею?
– Ты годами стар, да удачей силен. А у того молодца…
– Святослав удачей беден, – поддержал Думарь. – Сам же помнишь, княже, что про него говорят. В последние годы ни в чем ему удачи нет. Может, здесь-то его и конец ждет.
– А уж коли ты такого молодца одолеешь, то слава твоя в сорока коленах не иссякнет! – добавила Виданка.
– Ну, вы напророчили! – Етон усмехнулся. – А… один тролль. Я ли Святослава одолею, он ли одолеет – слава меня не минует. А что мне еще надо в мои-то годы!
Вскоре верный гридень подсадил старого князя в седло. Стоя у порога, Виданка смотрела, как удаляются по тропе два лошадиных хвоста и постепенно стихает невыразительный голос Думаря, поющий «Дремлет ворон на скале».
Старик не откажется от поединка. Наверное, не отказался бы, даже не скажи она ему то, что сказала. Он ведь не лесной зверь, что привык оберегать свою жизнь как главную ценность. Князь живет на глазах у людей и богов, ценит честь куда дороже жизни. И если Етон выйдет на поединок и погибнет… Этим он поможет не только себе, но и тому, от кого вчера отказался.
