"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
– Похож… да точно он! – носилось над толпой. – Брови погляди какие…
– Нос не такой!
– Да ему нос позже повредили, уж зрелому мужу. До тех пор еще лет двадцать.
– Через двадцать лет и нос прежний станет?
– Дурень ты, Богдайка! Кто же ему второй раз придет нос ломать? Так он и дался! Да и того вражины, поди, самого в живых уж нет…
Всеобщее мнение склонялось к тому, что князь тот самый. Но радость мешалась с тревогой. В Плеснеске теперь было два князя, и оба с законными правами. Бояре собрались к Чудиславу и спорили, как теперь быть.
Кроме прав, у Святослава имелось войско в тысячу с лишним копий, и стояло оно на самой границе Волынской земли. Первый приступ на брод Семирад отбил, но если Святослава сейчас сместят с уже занятого стола, он не пожалеет людей, а со второй или третьей попытки брод возьмет. Или стиснет зубы и дождется зимы, когда река перестанет быть преградой. До тех пор он наберет еще войска в подвластных ему землях, а получится ли поднять против него всю Волынь – как сказать. Даже с кем будет Унемысл луческий, зависит от того, с кем останется его дочь Величана.
– Но войско то – на Горине, а Святослав здесь с малой дружиной… – намекнул было Храрь.
– И не думай! – Семирад даже встал со скамьи, торопясь прихлопнуть эту мысль, пока она не успела укорениться в головах. – Древляне, вон, тоже так рассудили: убьем-де князя с малой дружиной, а потом вдову его за нашего возьмем и будем полянами володеть! Волка-вожака они убили. Да потом волчица пришла и всю стаю привела, да не со свадебным пивом, а с кровавым питьем Марениным! И следа от деревского рода не осталось.
– И волчица та жива еще… – пробормотал Стеги, не раз видевший Эльгу в Киеве. – Давайте-ка сперва миром попробуем дело решить.
– А миром – это дань платить! – насупился Рудовит. – Без этого волк молодой с нашей шеи не слезет.
Лица помрачнели. Давать дань чужому князю – позор всей земле, всему роду волынскому.
– Чтобы ратиться с ним, нужно всю Волынь в один кулак собрать, – проговорил Семирад. – И русь нашу, и волынян. Луческ, Волынь, Устилугу, Дорогобуж и Бужск.
– Червень… – подсказал еще кто-то.
Бояре молчали. Часть этих городов уже была обязана данью Святославу. С Плеснеском, старинным гнездом руси на пути к морованам и баварам, Киев до сих пор предпочитал иметь дружбу и союз. Но старый князь сам передал свою землю в руки киевских русов. Сам вызвал Святослава на бой и проиграл…
– Ну а мы чего ждали-то? – напомнил Стеги. – Шестнадцать лет знаем: как умрет Етон, Святослав ему наследует. Сами мы с тобой, Семирад, послухами были, как князь с Мистиной мечи целовали.
– Но то с нас дань один князь брал бы, не два…
– Под чужой русью нам ходить стыдно, мы сами – русь! – с негодованием воскликнул Кетилуга. – И постарее киевской! Мы здесь сидели, когда на Днепре о них не слыхали еще!
– Там до Олега Аскольд был.
– И Дир, отец его.
– Не отец, а они братья.
– Да не братья, а Аскольд у князя Дира воеводой был!
Бояре заспорили. Каждый клялся, что слышал от деда, как там все было, а дед-то уж верно знал!
– И Аскольд крестился в веру греческую, когда с греками воевал. А потом пришел Олег, его убил и всех крещеных из Киева повыгнал…
– Братья они были или сватья, а одолел их Вещий, – вдруг подал голос помолодевший Етон, о котором бояре чуть не забыли.
Все смолкли и воззрились на него.
– В прежнем моем теле нес я его проклятье на себе. Только чад он у меня отнял, чтоб ему в Нави змеи очи выпили, но не жизнь саму. Но умерло старое мое тело по воле моей, и с ним вместе умерло проклятье. Святослав, сам того не желая, воле моей послужил. Меч его испил крови моей и снял проклятье. Теперь я и чад иметь могу, была бы жена молодая.
Он улыбнулся, вспоминая ночь на ржаных снопах. Бояре тоже заулыбались: все зимой слышали от своих жен, что-де княгиня понесла, но не все решались поверить.
– Княгиня-то есть, – кивнул Семирад.
– Первым делом надо мне ее воротить. Заберет ее Святослав себе – значит Плеснеск в его власти, а я… а мы с вами все рабы его.
– Дело говоришь, княже! – одобрил Чудислав и бросил взгляд Семираду: ум-то в новой голове прежний!
Семирад подавил кривую улыбку. Не диво, что в двадцать лет Етон куда сильнее волнуется о жене молодой, чем в семьдесят. Но и не возразишь: держа при себе Величану, Святослав тем самым медлил с признанием и воскресения, и прежних прав Етона. Верни он ее – и придется сойти с плеснецкого стола.
– А про княгиню нам с Предславичем надо говорить, – посоветовал Стеги. – Его дочь сейчас – Святославова княгиня, дитя носит… а может, и родила уже. Ему не надобно, чтобы у Святослава другая княгиня завелась. Наша и помоложе, и лицом получше Олеговны, верно говорю, я ее видел, еще пока она при отце во Вручем жила. Сговоримся с ним, он сам убедит зятя нашу княгиню вернуть.
– Поднести бы ему чего…
– Как водится: голова с поклоном, руки с подносом.
– Имение мое у Святослава, – сказал Етон, – и дары вы, други мои, сыщите, а я верну, как своим домом завладею. С женой моей и с Предславичем сам стану говорить. Не ушла она со мной в Навь – значит, сами боги велят в яви ко мне воротиться.
Вечером, когда бояре разошлись и домочадцы Чудислава собирались на покой, к Рысю подошел Думарь. Никто не удивлялся, что телохранитель, известный своей многолетней преданностью господину, тот, что последним отошел от его старого тела, теперь первым вернулся, когда господин из той же могилы вышел назад в белый свет. И лишь сам Рысь с тревогой ждал, что теперь скажет ему тот, кто учил его держать оружие, от кого он услышал первые в своей жизни слова варяжской речи…
Думарь огляделся, убедился, что никто не слышит их, и шепнул:
– Где вы его… положили?
Сам-то Етон воскрес. А Цветоха и Пригрев – нет. Остались мертвыми, как и были. Тела их разлагаются во вновь закрытой могиле, над которой теперь не будет высокой насыпи. И если бы она, Величана, исполнила уговор и легла на смертное ложе супруга, то на третий день он бы встал, а она осталась лежать! Ей Один ничего не обещал, и она погибла бы напрасно! Безвозвратно отдала бы свою молодую жизнь, а Етон, как выяснилось, в этой жертве и не нуждался! И это был такой подлый обман, что от возмущения Етоновой низостью Величана не находила слов. Ее трясло от этой мысли; гнев прогнал даже растерянность и отчаяние.
– Я не вернусь к нему! – воскликнула она, едва Олег Предславич вошел в ее избу. – Он обманул меня!
– Обманул? – с живостью обратился к ней тот. – Это не Етон?
Олег Предславич переменился в лице: так все это обман! Ну, конечно! Не может дьявол оживлять людей и омолаживать. Тогда останется лишь наказать самозванца, и Святослав по праву завладеет Плеснеском.
– Не… как… – Величана растерялась. – Это Етон.
– Но ты сказала…
– Он обманул меня, когда требовал идти с ним в могилу! Он знал, что пролежит в ней всего три дня, но я-то осталась бы там навсегда! Я ушла бы в Навь одна и блуждала бы там, покуда он не доживет и эту жизнь – четвертую… йотуна мать!
– Это он, гадюка! – раздался от двери голос Люта; он вошел вместе с Олеговыми гридями. – Я тоже его видел…
– Ты видел? – удивился Олег Предславич.
Лют прошел в избу; не успев подумать, Величана устремилась к нему навстречу.
– Он обманул меня! – в негодовании твердила она. – Он знал, что оживет! А для меня смерти хотел! Я не жена ему больше!
Ни о чем не думая, лишь отвечая на ее порыв, Лют обнял ее. Умом он помнил, что перед ним чужая княгиня, но она смотрела на него глазами испуганной молодой женщины, молящей о защите.
Величана прильнула к нему и сама поразилась: внутри вдруг отпустило, будто разом разжалась жесткая рука, сжимавшая сердце и душу все эти дни… месяцы… От облегчения подкосились ноги, и Величана обвила Люта за пояс обеими руками. Свой болгарский кафтан, с пуговками до пояса, он наполовину расстегнул от жары, и Величана вновь ощущала уже знакомый запах тела – такой приятный, что кружилась голова и все прочее забывалось.
