"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Карислава тоже ждала, не смея их обнадеживать. Она одна знала, в чем была причина несчастья. Но пока не решила, можно ли рассказать об этом людям. О том, что Людомир хотел похитить ее и сделать своей женой, говорить не стоит: пойдет болтовня, порочащая ее и Благожита. Люди ведь всегда охотнее верят в дурное, и хотя выдают этим черноту собственных помыслов, могут замарать и невинного.
Но то, что Людомир желал скорейшего и теснейшего объединения двух племен – если не браком, то хоть поединком? Труднее придумать более ясный знак, что боги не благосклонны к его намерениям. А она уже почти поверила, что он прав! Проучись ты у самых мудрых хоть семь раз по семь лет – а все равно не будешь лучше богов знать, что верно, а что нет.
Проведя полдня в раздумьях, Карислава, как обычно, решила: о замыслах Людомира она расскажет Толкун-Бабе. А ведь мудрая старуха изначально была против замужества Яры. Может, знала наперед, что ничего доброго из сватовства не выйдет?
Но тогда… У Кариславы ёкнуло сердце. А что, если теперь Толкун-Баба вновь потребует, чтобы Яра осталась у нее? Родила «змеево дитя», чтобы в нем род Хотимиров искал спасения?
Карислава взглянула на Людомира. Вот она лежит – мощь и гордость человеческая, терзаемая корчами в бессилии. Может, и правда осталось уповать лишь на божественное дитя, если сильнейший из людей повержен ударом невидимой руки и теперь не лучше раздавленного червя?
Уж не это ли хотели сказать им боги?
Едва перевалило за полдень, как Людомир скончался на глазах у Кариславы, так и не очнувшись.
Седьмое утро после Купалий застало Даляту, Величарова сына, в лесу. Хотимиричи охотно указали ему путь к Перунову камню, и хорошо натоптанная тропа не давала заблудиться. Несколько раз она раздваивалась, но Далята выбирал более торную. Однажды тропа разделилась на две одинаковые; оглядевшись, Далята приметил на суку возле той, что справа, засохший венок с «лютой травой». И выбрал ее: знак этот оставили для него.
Далята был весел: даже подмывало запеть, но в чужом лесу лучше быть сдержаннее. Боги миловали древлян и выражали это как нельзя яснее. Вчера уехали волыняне. С собой они увезли прах Людомира, который Толкун-Баба смела своим помелом со жглища [369] и ссыпала в горшок, чтобы родичи погребли его на своем жальнике близ Волыни. Вся округа была потрясена такой страшной смертью крепкого мужчины и могущественного властителя, да еще в разгар купальских гуляний, но боги сильнее всякого сильного. «Сюда приехал – чужую голову привез в горшке, а назад отправился – сам в горшок попал!» – сказала Горава, пока тело обмывали и одевали для крады. Она не говорила, что-де боги отомстили Людомиру за Святослава киевского, но люди поняли так.
Вот только почему Людомиру? Ведь не он и не его люди взяли ту голову, а древляне. У Коловеевой дружины осталось жутковатое чувство, будто боги руси промахнулись и вместо них покарали другого – видно, Людомир волынский показался им более весомой добычей.
О сватовстве Жировита более помину не было. Пока оставалось неясным, кто дальше станет править землей Волынской – ведь кроме брата, Людомир оставил троих сыновей. Не могло быть и речи о том, чтобы Благожит, в своем непростом положении, породнился с человеком, который сам завтра может оказаться изгнанником. И Жировит уехал, увозя прах с погребального костра, чтобы повергнуть в горесть все свое племя, а потом начать борьбу за стол старшего брата.
Зато для Даляты небокрай оделся светом. Сильнейший из его соперников был убран руками богов, а ему Заря-Зареница улыбалась. Теперь каждый раз, как на глаза ему попадалась Карислава, он невольно вздрагивал – вид ее сразу приводил на память лицо той румяной девы, которую он про себя называл Лютая Трава. Хотя уже знал, что ее имя – Яронега. Мог бы и раньше догадаться – это родственное сходство еще на лугу могло подсказать ему, кто здесь настоящая княжья дочь.
Но все вышло к лучшему. Дева сама выбрала его. Она упомянула о еще каких-то испытаниях на Перунов день, но среди оставшихся отроков-женихов Далята себе достойного соперника не видел.
Впереди меж деревьев посветлело. Открылась широкая поляна, усыпанная хвоей. Посередине лежал вытянутый серый валун. Далята вздрогнул: в первый миг показалось, будто вокруг поляны тесным строем стоят люди в белых одеждах и ждут его. Но тут же от сердца отлегло: это были не люди, а рушники и просто длинные куски тканины, повязанные на сосны опушки. На сучьях, на вбитых в землю кольях висели черепа: коровьи, лошадиные, овечьи, козьи – остатки прежних жертв.
Далята медленно вышел на поляну. Почтительно поклонился камню, огляделся. На земле возле самого валуна что-то мелькнуло, и он поостерегся приближаться – вдруг змея. Отойдя в сторону, сел на мох под сосной с самым новым рушником и стал ждать. Было неуютно: все время мерещились людские фигуры на месте белых рушников. Далята чувствовал на себе строгие, испытывающие взгляды десятков, сотен глаз. То были глаза уже отживших поколений – предков нынешних хотимиричей, кому и назначались в дар эти рушники. Молча взирали они из-за той невидимой грани, которую не найдешь, хоть обыщись, и которая всегда и везде рядом. Но здесь она ощущалась особенно сильно. А когда ветер шевелил края рушников, мерещилось, будто белый блазень стронулся с места и движется к тебе. Стояло ясное утро, когда всякая душа чувствует себя уверенно и бодро, но поляна была так густо насыщена духом ушедших поколений, спаянных между собой в неразрывную цепь, что Даляте требовалось все его мужество, дабы не терять присутствия духа.
Она появилась не с той стороны, откуда пришел он сам. Другой, тоненькой тропки, выходящей из-за куста, Далята не заметил и увидел девушку, только когда она уже очутилась на поляне. Еще одно белое пятно среди других, но – живое.
Вскочив, он направился к ней, будто она, союзница и друг, должна была спасти его от этих молчаливых белых призраков. За эти дни он много о ней думал, изо всех сил старался вспомнить получше ее лицо, но сейчас, при ясном свете, она показалась какой-то другой. Вместо праздничной сряды на ней была простая белая вздевалка и тонкий черный поясок. Ни стеклянных снизок, ни серебряных колечек на очелье, гладкая светло-русая коса ниже пояса. Сейчас девушка не улыбалась, но большие серовато-голубые глаза ее сияли даже ярче, чем на купальском лугу. В руках она держала какой-то горшок, под венчиком обвязанный веревкой, к камню был прислонен тонкий посох из еловца с вырезанной в навершии головой змейки.
Остановившись позади камня, она казалась так сродни тем, кто невидимыми очами взирал на него, что Далята не сразу решился подойти: тревожно стукнуло сердце, пробрала дрожь.
Но тут же он одернул себя: а как хотел-то? Всякая жена – пришелица из иного, а особенно такая, за которой княжий стол дают.
А она была рада его видеть: щеки ее сильно разрумянились, в глазах сияло довольство сбывшихся надежд, и оттого они казались голубыми лесными цветами в каплях росы. Только такой и могла быть чудесная невеста, что спасет от истребления и рабства весь род деревский. Теперь Далята дивился, как мог не узнать ее сразу, еще там, в святилище на холме. Чего хорошего было в той, которую посадили на белого коня – платье красное, да и все. А эта и в самой простой некрашеной сряде казалась Зарей-Зареницей, одетой в белизну облаков.
Сердце защемило от непривычного чувства – радости чужой красоты и тоски своего несовершенства. Далята еще не знал, что именно так проникает в душу любовь, чтобы свить в нем гнездо надолго. А будет ли это жаркая птица счастья или холодная змея боли – как богам поглянется.
– Будь жива! – хрипло от волнения произнес он, остановившись напротив девушки возле камня. – Яронега?
Он будто спрашивал, вправе ли называть ее настоящим именем.
– Будь жив, – она хотела улыбнуться, но волнение ей мешало. – Как вам поживается?
– Ты про Людомира знаешь?
