"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Людомир пристально смотрел на гостя из-под своих густых бровей, будто оценивал. Был он далеко не прост, и Володислав не ждал, что волынский князь втравит свою землю в войну ради того, чтобы помочь древлянам. Этого он не сделает, хоть весь день пой ему песни про Дулеба и его двенадцать сыновей. Но должно ему хватит ума понять: если Дулебовичи и дальше будут позволять бить себя поодиночке, то не уцелеет никто.
– Русы свои земли в один кулак собирают, – продолжал Володислав. – Зачем Ингорь Ольгу в жены взял, из стран полуночных вез – неужто поближе девки ему не нашлось? Тут все непросто – чтобы здешние земли их, полянские, объединить с теми, что на полуночи у них, на Ильмерь-озере и на Волхове. А мы не смекнули вовремя…
– Да и чем мы помешать могли? – перебил Людомир. – Нас они в сваты не звали.
– Потом на смолян они пошли. Мы, дурни, радовались: думали, змия змию уела. А теперь от Варяжского моря до Греческого все их земли, русские. Но им и того мало. Дальше, вот увидишь, на восход солнца и на заход солнца рати поведут. Пока весь белый свет не поглотят, все будут себе новых данников и челядь искать.
– Меня-то не сглотнешь так просто, – Людомир подкрутил ус. – Я самому Змею поперек глотки встану!
Володислав прищурил свой единственный глаз. Он сам так думал год назад: меня, дескать, не проглотишь, подавишься. Верил, что нашел средство ослабить Ингоря и перенять его силу. Но Людомиру этого говорить не стал. Стыдно было, да тот и сам возьмет урок из того, что перед глазами. Людомир был старше своего гостя лет на двенадцать или даже пятнадцать, но они – один закаленный и крепкий, а другой изувеченный и болезненный – казались ровесниками.
Кое в чем оба сходились: после древлян русы мечи свои обратят против дреговичей, как самого слабого из окрестных племен. Нельзя было позволить русам усилиться, подчинив дреговичей, но следовало сделать это самим. А для того, как смекнул ожесточенный своими невзгодами Володислав, требовалось заставить миролюбивого Благожита ввязаться в войну.
Как это сделать, придумали скоро: древляне хорошо знали Перезванец, русскую твержу на межах между деревскими и дреговичскими землями. Кто начнет дело? И об этом не спорили: древлянам было нечего терять, и они жаждали хоть в чем-то отомстить русам. Взять добычу, принудить дреговичей к союзу против Киева – успех налета на Перезванец обещал много выгоды и пользы. Отдохнув за зиму, Коловеевы отроки охотно вышли вновь на ратный путь. И теперь, когда они выполнили обещанное и даже сделали гораздо больше, пришел черед Людомира волынского.
На пир в обчине Хотимирля Людомир явился в еще более нарядном кафтане: из греческого самита в красных орлах. Брат его тоже оделся богаче и стал выглядеть совсем женихом. Хотимиричи сидели за столом напротив них все в тех белых как снег «печальных» срядах, будто гуси у пруда. И хмурились невольно: из уважения к их горю волыняне могли бы уж и не хвастать платьем цветным. Однако Людомир, не замечая хмурых взглядов, лучился торжеством, пока непонятным для хозяев.
– Не с пустыми руками мы к вам приехали, – приговаривал он, пока его отроки вносили большие укладки. – Привезли даров дорогих: платья цветного, чаш расписных. Взгляни, брат!
Укладки открыли, стали раскладывать дары на медвежине перед очагом, чтобы чуры тоже посмотрели. Только деревянные лица чуров и остались невозмутимы, а хотимиричи, забыв о скорби, вытаращили глаза. Иные из них за всю жизнь свою не видывали таких сокровищ, и даже Благожиту приходилось видеть столько цветного платья разом только на больших съездах, где собирались лучшие мужи со всех ближних земель – как восемь лет назад, когда Унемысл луческий отмечал наречение своей единственной дочери. Здесь были кафтаны белого льна, по хазарскому и ясскому обычаю отделанные выше пояса узорным шелком, островерхие шелковые шапки, подбитые бобром и куницей. Хорошие хазарские луки, несколько богато разукрашенных седел, конская узда с серебряными бляшками. Посуда – греческие поливные блюда, медные кувшины, бронзовые литые светильники. Хотимиричи дивились: Людомир как будто уже выкуп за невесту платит! Не слишком ли спешит?
– Все тебе, брат дорогой! – Людомир широким взмахом руки ответил на изумленные взгляды. – Тебе, жене, сродникам, чадам! А это для тебя, княгиня!
Развернув шелковый платочек, он положил перед Кариславой пару греческих золотых подвесок – вроде золотых полумесяцев с медовыми самоцветами на тонких цепочках. Происходили они из греческой добычи, и когда-то Перезван преподнес их в свадебный дар своей жене…
– Щедр ты, как земля-матушка! – Благожит не верил своим глазам. – Откуда ж такое богатство? Ровно с неба…
– Братья мы с тобой, от одного корня род ведем, от Дулеба, Даждьбожьего сына! Что есть у меня – для брата ничего не пожалею! – хвалился Людомир. – Братьям богами завещано вместе держаться, а ныне пора такая, что сей дедов завет – дороже чистого серебра и красна золота!
– Да уж, пора нынче… горькая настала, – Благожит вздохнул и отвернулся: надеть эти кафтаны ему приведется еще не скоро. – Такая пора, что не до сукманов расписных.
– Знаю, что за горе на сердце у тебя. – Людомир стоял, уперев руку в бок, и горделивый вид его со словами сочувствия не вязался. – Но вот тебе мое слово княжеское: скоро и ты платье цветное наденешь! Давай-ка подавай мёды – выпьем, сердце и взвеселится!
Начали подавать угощение. Благожит как хозяин ломал свежие хлéбы и рассылал гостям – сперва Людомиру, как самому почтенному гостю, потом его спутникам. Начали пить: за богов, за дедов, за родичей. Для стоялых медов, что по двадцать лет зреют в дубовой бочке, закопанной в землю, случай был недостаточно важный: за век человечий таких случаев и выпадает всего два-три. Карислава, стоя у бочонка, разливала ковшом пиво – напиток дружеского и братского застолья, – а отроки разносили чаши по столам. Особенно часто наливать требовалось Людомиру – он опорожнял чашу, едва отрок успевал отойти, и уже вновь призывно размахивал опустевшим сосудом. При этом он весело глядел на хозяйку, прижимал руку к сердцу – дескать, вот здесь уже сладко. Карислава с трудом сдерживала не вполне приличную улыбку: она видела, что облик ее и обхождение сильно радуют князя волынского.
От пива смуглое лицо Людомира налилось краской, на лбу вздулась выпуклая шишка размером с кулак. Говорили, что несколько лет назад у него на западных рубежах вышло столкновение с ляхами и там его ударили кистенем в лоб; от этого у него случались головные боли, а от питья или волнения появлялась эта шишка – след удара.
Сам хозяин пил куда умереннее: прикладывал чашу к губам и ставил назад все такую же полную. Благожит был из тех, кого питие не веселит, а погружает в тоску.
– Нет, вижу, брат, не весел ты! – воскликнул Людомир и поднялся на ноги. – Хорошо твое пиво, – он быстро допил то, что было у него в чаше, и перевернул ее вверх дном, – да веселья мало в нем! Я тому горю помогу! Я тебе мед привез такой, что слаще его нигде нет!
– Нету такого меда на свете, чтоб горе мое подсластил, – качнул головой Благожит.
Даже собственная чаша ему напоминала, как совсем, казалось, недавно пили на поминальной страве по Будиму. Не слишком и вызрел мед, поставленный после рождения княжеского сына в расчете на будущую свадьбу. Вышла свадьба «мертвая» – сама судьба не вызрела…
– А вот есть! Хочешь, об заклад побьемся, что взвеселит мой мед сердце твое, так что плясать пойдешь? – прищурился Людомир.
– Смеешься ты надо мной, брат! – Благожит нахмурился.
– Сам сейчас засмеешься! Ну, что поставить в заклад?
– Что тебе надобно-то? – Хозяин даже растерялся от такого напора.
– Ты ставь красную девицу… – Людомир взглянул на Кариславу, будто речь шла о ней. – А я ставлю добра молодца, – он кивнул на Жировита. – Выиграю – моя девица, проиграю – твой молодец!
Хотимиричи загомонили, кое-кто и засмеялся этому хитро составленному условию. Людомир клонил к свадьбе, делая большой крюк, как оно и полагается в этом деле.
