"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
– Да как он посмеет! – Эльга даже привстала от возмущения. – Да… я сама к нему поеду! Пусть он хитер как две тыщи змеев – он не посмеет не поверить, если я, мать, скажу, что мой сын жив!
Мистина молчал в ответ. У него имелась причина не желать свидания Эльги с Етоном, но открыть ее он не решался.
– Правда, что ли, ехать хочешь? – недоверчиво спросил Асмунд.
Эльга не сразу ответила, стараясь остыть и оценить дело трезво.
– Если это взабыль нужно, чтобы сохранить Святше плеснецкое наследство – поеду. Не за тридевять земель. Не на остров Буян. Купцы всякий год ездят. Сколько тут пути по Моравской дороге?
– Днищ десять. Если выдержишь весь день в седле.
Эльга призадумалась. Проводить в седле целые дни ей не случалось, даже в юности, когда ездила с Ингваром на лов.
– А мы очень спешим? – с колебанием спросила она.
– Не так чтобы очень… Но к осени все наши нынешние данники должны знать, что мы в седле крепко. А Етонова дружба нам сейчас больше прежнего нужна. Мы с дреговичами поссорились, а за ними и вся Волынь всколыхнется. Я боюсь подумать, что сотворит Людомир волынский, зная, что мы разбили древлян, рассорились с дреговичами, и думая, будто князь наш мертв! Возомнит, будто ему ворота в Ирий распахнуты, и Маломир с его клятым сватовством перед ним чадом озорным покажется! А что решит Етон, глядя на все это? Его Маренина ступа заждалась, всякий день увезти может. И если мы не хотим, чтобы Людомир его земли занял, то рассиживаться нечего.
– А люди? – воскликнул Асмунд. – Людей мы где возьмем? Время такое, что всяка жаба хочет голову князя русского, а у нас в гридях два с половиной десятка от силы – вместо пяти!
– Пошлем к Тормару и к Ивору, – предложил Мистина. – Пусть присылает сюда всех, кто хочет пять гривен в год. А мы отберем достойных. Я сам займусь. Кто против меня продержится – годен. Только вот что… – Мистина взглянул на Эльгу с особенным выражением. – Не хотел я тебе рассказывать, но придется. Етон к тебе свататься хотел.
– Етон? – Эльга чуть не подскочила. – За себя?
– Осенью, когда я у него был, он меня хотел назад отправить сватом. Едва отбился.
Как именно он отбился от сватовства жениха на восьмом десятке лет, Мистина говорить не стал.
– И я не шучу! – добавил он, глядя в потрясенные лица Эльги и Асмунда.
Однако угрозы сватовства престарелого жениха оказалось недостаточно, чтобы удержать Эльгу дома. В тот же день княгиня объявила в гриднице, что едет вместе с сыном в Плеснеск, к Етону – показать живого Святослава, напомнить о долге союзника, попросить помощи. Принялись спешно готовиться к новому походу: путь предстоял сухопутный, требовались не лодьи, а лошади. На этот раз решено было взять с собой витичевскую сотню, а Ивора с его людьми оставить отдыхать.
Отбирали самых лучших из оружников, чтобы восполнить потери в гридьбе. Киев волновался: княгиня снова собралась в поход. Никогда такого не было, чтобы жены и матери князей пускались в дальние разъезды, но к Эльгиной непоседливости начали привыкать. Даже гордились: наша-де не чета прочим.
В последний вечер перед отъездом Эльга заглянула на Свенельдов двор: проститься с Утой. Оба Свенельдича уезжали, покидая дома трех беременных жен. Мистина предлагал Люту остаться и отдохнуть, но тот взмолился: ты хочешь, чтобы я самое горячее время дома с бабами просидел? Мистина улыбнулся: в восемнадцать лет устаешь, только когда ничего не происходит. «А если нам опять попадутся те бесы в белых свитах, то я их скорее узнаю, чем кто другой!» – доказывал ему Лют, и это была правда. Лют, десять лет проживший при отце близ Искоростеня, знал древлян лучше, чем кто-либо из киян.
Уте оставались до родов две-три седьмицы, и ясно было, что родит она, пока и сестра, и муж будут в отъезде. Обняв ее, Эльга не находила слов. Ута не молодушка – окажись шестые роды ей не по силам, и они никогда не увидятся больше… Эльга с детства любила сестру, но с годами начала понимать, что по доброте, преданности, стойкости мягкая, кроткая, немногословная Ута не имеет себе равных среди жен.
– Если бы не эти беды, ни за что я бы тебя в такое время не покинула! Но я должна Святшу живого Етону показать, пока наше наследство плеснецкое не увели.
Ута кивнула. Вместе со Святославом ее снова покидал Улеб, ее первенец, но она не жаловалась. Для такой доли он и был рожден.
– Ты слышала… – начала она, – ко мне утром Ростислава заезжала…
– Ой, и как она? Все убивается?
– Ну а как же? – тихо ответила Ута. Она плохо спала по ночам, и не раз ей являлась мысль: Улеб ведь тоже ровесник Святослава, могли и его за князя принять. – Она мне рассказала… Ты не слышала – нынче утром старая Убава померла.
– Вот как? – Эльга потрясенно уставилась на нее. За хлопотами этих дней она почти забыла о ночи на могиле Венцеславы. – Отчего…
Но какую искать причину для смерти старухи на конце восьмого десятка? Наутро после призывания мертвой Убава не поднялась с постели. Пролежала она так два дня, не принимая пищи и питья, а на третий тихо отошла. Видно, последние искры жизни угасли от дыхания Нави, и Забыть-река унесла старую. Угоровичи по ней не сокрушались: свершилось то, что давно должно было свершиться, и неестественно долгое пребывание столь древней старухи среди живых уже начало людей пугать.
Но Эльгу эта смерть потрясла. Словно судьба таким образом напомнила ей про их договор и наложила незримую печать.
Отправляя гонцов на Волынь, к князю Людомиру, Благожит не ожидал, что тот пожалует сам. В Хотимирле уже имелся один знатный гость: юный Милокрас, сын луческого князя Унемысла, с тремя старшими родичами по матери. Они прибыли в ответ на приглашение посостязаться за руку Благожитовой дочери, и приглашение пришлось кстати – Унемыслу боги послали семь сыновей. Двое старших уже были женаты, а Милокрас, третий, ровно как в сказании, очень обрадовался возможности сесть на стол тестя.
И Милокрас, и сам Благожит несколько опешили, получив весть, что князь волынский Людомир, Богуславов сын, ждет с дружиной на берегу Горины и просит позволения идти в город. Милокрасовы родичи огорчились: такого соперника их сестричу не одолеть. Даже Благожит встревожился. Он думал взять в зятья отрока, что войдет в семью. Князь, сильнейший среди всех соседей, для этого не годится.
Высадившись, волыняне ждали у лодий, поодаль от пожарища на месте Кокуриной веси – русы сожгли ее, уходя. Одетые в цветные кафтаны, они казались охапкой цветов, что река вынесла на берег после Ярильских гуляний. Хотимиричи во главе со своим князем вышли им навстречу – все в белом как снег. Первыми выступали три седобородых старика с посохами, потом Благожит с вуйным братом Гординой, потом несколько отроков.
У Благожита отлегло от сердца, когда среди спутников Людомира он увидел парня лет восемнадцати-двадцати – это был Жировит, младший сводный брат Людомира.
– Это другое дело! – сказал рядом Гордина. – Жировит-то у них жених. А на волынский стол ему не взмоститься, у Людомира-то своих трое сыновей растут, я слыхал.
Благожит подавил горестный вздох. Будь у него от первой жены трое сыновей, сейчас не созывали бы знатных отроков со всех окрестных земель.
Приближаясь, Благожит посматривал на Жировита с новым чувством, не как при былых встречах. Как о возможном будущем зяте Благожит мог подумывать о нем и раньше, хотя не было большой охоты родниться с Людомиром. Теперь же молодой волынянин мог стать его сыном, и даже мысленно ставить того на место Будима было очень горько. После смерти Будима прошло больше месяца, но Благожит еще не свыкся со своей потерей, а лишь осознал ее во всей глубине и сейчас горевал в душе даже сильнее, чем в первые дни. Родная изба, как и само будущее, казалась зияющее пустой, и возня младших детей не могла ее заполнить.
Однако жизнь не давала времени сокрушаться. Русы ушли ни с чем, но, по всеобщим ожиданиям, могли вернуться уже нынешней зимой.
