"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Улыбаясь мыслям о боевитой сводной сестре, Лют скользил взглядом по сторонам и по тропе, куда ушел его передовой дозор. Прислушивался, не звучит ли тревожный рог, нет ли какого подозрительного шума… Войско Благожита осталось далеко позади, но впереди ждали края ничуть не более дружелюбные. Случане – народ мирный, но теперь путь киян лежал на Уж, в самое сердце земли Деревской. Зимой древлян замирили: их рать была разгромлена, князья убиты, стольный город сожжен, даже очаг на Святой горе разрушен, что помешает им восстановить свою силу. Но это не причина считать поход через здешние глухие леса чем-то вроде игрищ на Ярилин день. Свенельд был осторожен, как волк, и младшего сына учил тому же – зная, что тот от природы горяч и может увлечься. В сражениях Люту случалось мчаться вперед не раздумывая, но, когда было время подумать, он напоминал себе об осторожности.
Если бы не волок, задержавший киян на два дня, еще неизвестно, где дружина Коловея сумела бы их нагнать. На Горине Святослав не останавливался близ весей, только забирал с лугов скотину, примеченную с реки. Ему тоже хотелось проделать этот путь как можно быстрее, поэтому, сколько ни старались древляне, расстояние между двумя вереницами лодий сокращалось медленно. Никак нельзя было заставить Горину нести отстающих древлян быстрее, чем она несла киян на два перехода впереди. У тех тоже не было особого груза, и на веслах сидели такие же крепкие парни.
Но вот она – мелкая речка, что впадает в Случь с востока, от истока Ужа. Берег был усеян свежей щепой поверх старой, и на давних кострищах явно разжигали огонь вот только что. Валялись кабаньи и овечьи кости, рыбья чешуя, чьи-то истоптанные вконец черевьи, лопнувшие вдоль подметки.
– Бросаем лодьи, и через лес бегом! – убеждал Далята, пока древляне осматривали русский стан, пытаясь по объедкам определить, сколько дней назад они были брошены. – Может, они не дошли еще до Ужа! А дорогу нам проложили! Поспеем!
– А если они уже за волоком? – отвечал ему Еленец. – Даром сутки времени потеряем и сил сколько!
– Ну, воротимся. Сразу с лодьями тащиться – опять на те же два или три дня отставать будем. А тут, на волоке, накрыть можно, если налегке добежать. Здесь упустим – так и будем даром провожать! Тьфу! – Далята уже готов был выйти из терпения. – Я напровожался их уже по уши! Тут не гулянья, а Святослав не девка!
– Будем валандаться – никак не поспеем, – добавил Берест. – Или сейчас идти, или нечего и пытаться.
Бросив лодьи на берегу даже без охраны – кому здесь было их взять? – двинулись через лес. Эти места знал только Взгода, бывший родом из волости неподалеку, он и шел впереди. На счастье Коловея, русы расчистили тропу и замостили гати, по которым волокли на катках свои лодьи, так что по следу их прошел бы и слепой. Древляне спешили, забыв про усталость и голод, подогреваемые охотничьим ражем. Если русов нет на берегу Ужа – можно отдыхать. А если они еще там…
Шли весь день. Уже в сумерках вдали замерцали огни сквозь заросли. Там был берег Ужа, а на нем костры Святославова стана. Кияне отдыхали после волока, чтобы утром тронуться в дальнейший путь…
Древляне костров разводить не стали. Усталые, с промокшими ногами, пропотевшие, сели прямо на землю. Жевали в полутьме копченую дичь и вяленую рыбу. Все оголодали за последние дни – для охоты не останавливались, боясь потерять время, питались рыбой ночного улова да корневищами рогоза. Но сейчас и это было не важно. Давным-давно затеянное дело вот-вот должно было принести плоды.
На развед Коловей отправил самых ловких. При почти равном числе и превосходстве русов в вооружении главной силой древлян была внезапность. Заприметь Святославовы дозорные хоть одно подозрительное шевеление ветки – и пропало все дело, усилят ночные стражи, лягут спать в доспехе и с топорами под рукой. Как той зимней ночью, когда Величар напал на стан Мистины Свенельдича напротив Искоростеня, но застать врасплох не сумел и сам получил копьем в бок. За другой конец копья держался Лют Свенельдич…
Далята в разведчики не годился по несдержанности нрава, поэтому пошел Берест. Накрывшись с головой бурой свитой, слившись с темной лесной землей, он подобрался к берегу Ужа и ползком двинулся к русскому стану. Остановился шагов за двадцать, высматривая дозорных. Берег здесь делал изгиб, так что Берест, пробравшись на мысок, увидел перед собой пятерых дозорных с ближнего края и весь стан – почти как на ладони.
Вон они где… Катки, больше не нужные, горят в кострах. Над водой хорошо слышны голоса – разговоры, смех. Этим таиться не от кого. Даже вроде доносится перебор гусельных струн. Десятки лодий лежат вдоль реки, пара дозорных вглядываются в дальний берег. За лодьями широкая поляна, очищенная от растительности и утоптанная: Свенельд всегда здесь ночевал после волока. В середине самый большой шатер из белой плотной шерсти, возле него на высоком древке развевается красный Святославов стяг с белым соколом. Дымит длинный костер, над ним висит в ряд пять или шесть котлов. Поднимается пар, витает запах вареной рыбы. Пузатый бородач надзирает, упирая руки в поясницу, какой-то отрок доливает воду ковшом, чтобы каша не подгорела. Вдоль края поляны расставлены еще с десяток шатров, но, судя по брошенным на землю пожиткам, кошмам, шкурам и щитам, немалая часть людей ночевать собирается прямо под открытым небом.
Близ воды было шумно: многие пошли купаться после тяжких трудов на волоке, чтобы смыть грязь, пот и раздавленных комаров. Слышался плеск, крики юных голосов.
Затаив дыхание, Берест напряженно осматривал стан, скользил взглядом по головам и лицам. Так хотелось убедиться, своими глазами увидеть…
И наконец он нашел. Узнал по светлым волосам: ни кольчуги, в которой Берест увидел Люта в Малине впервые, ни чешуйчатого греческого доспеха, в котором тот явился на их последнюю встречу в Туровце, на нем сейчас не было. Не было совсем ничего. Свенельдич-младший, кровный враг Береста, у него на глазах вышел из воды, остановился на песке, стал выжимать воду из длинных волос. Берест разглядел даже яркий шрам на правом плече – видно, с зимы.
Будь при нем лук – снял бы одной стрелой. С сорока шагов и отроча не промажет. Но еще не пора. Придется ждать до ночи. Бересту мерещился запах крови и гари – мысль о них была для него неразлучна с образом Люта Свенельдича. Огонь костров отражался в его глазах, как память о пламени деревских пожаров.
Лют одевался у себя в шатре, когда услышал снаружи раскаты хохота. Судя по звонким голосам, веселилась юная дружина князя. Держа в руке свежую сорочку – последняя такая осталась, хотя усердными трудами жен-рукодельниц у Люта их имелся хороший запас, – он вышел поглядеть, чем забавляется «щенячья рать», как этих отроков называли между собой Ингваровы гриди.
Отроки тоже искупались, а теперь столпились возле Божатки. Из всех взятых в поход сорочек у него осталась чистой только одна – и та шелковая, красная. Когда-то боярин Острогляд, его отец, привез ее в числе добычи из Греческого царства. Изначально она была обшита золотым тканцем с мелкими самоцветами и отделана узорным шелком, синим с голубым. Острогляд очень ее любил, и вместе с ним она побывала на множестве застолий. Ну а поскольку Острогляд, человек широкой души и открытого нрава, на пиры ходил не за платьем следить, то многие из этих пирований оставили на красном шелке следы в виде пятен – подробное сказание о том, каково на Руси есть веселие. Вот это жареного барашка с чесноком у Живибора подавали, это с послами греческими у княгини сидели, вино пили, это – моя боярыня свинину жарила на имянаречение Буяшки, вот тут гусь с подливой был такой уж вкусный… К тому же Острогляд все прибавлял дородства, и однажды любимая сорочка на нем затрещала и лопнула. Тогда Ростислава спорола золотые тканцы и отделку, а саму сорочку ушила, убрав самые замаранные места, и переделала для сына. А Божатка, собираясь в первый настоящий поход, на всякий случай взял ее с собой. Как знать, куда занесет жизнь походная, может, выпадет случай какой…
