Владимир Кунин - Кыся
Я бросился открывать дверцу «Роллс-Ройса», но это оказалось мне не по силам. Помог мне Фридрих, и я стремглав вылетел из машины.
Вокруг все выглядело совершенно иначе, чем тогда… Было раннее утро. А тогда была ночь…
Сейчас все было покрыто холодным слежавшимся снегом, а тогда была теплая немецкая осень. По существу — конец лета.
И по автобану сейчас спокойненько бежали машины — кому куда было нужно.
А тогда все автомобили стояли вокруг нас, рассекая темноту светом своих фар, и в этом свете лужи крови на асфальте были черными, а лица убитых и раненых сине-белыми…
— Тебе плохо, Кыся? — спросил меня Фридрих.
— Нет, нет!.. Постойте. Не ходите за мной!.. — ответил я.
И я бросился на другую сторону автобана, чудом выскальзывая из-под колес мчащихся автомобилей. Я несся наперерез движению к знакомой полосе густого кустарника и редких деревьев за противоположной обочиной… Слышал, как Фридрих сказал всем остальным:
— Не волнуйтесь. Он сейчас вернется.
А Клаус негромко добавил:
— Он узнал это место. Вся та история с кокаином произошла здесь… Помнишь, Рэкс?
А я уже лихорадочно разгребал смерзшиеся пласты грязного снега, разбрасывал в стороны комья обледенелой земли под тем самым деревом, где в ту жуткую ночь закопал золотую зажигалку «Картье», потерянную Гельмутом Хартманном, найденную мною и Дженни. Которую мы так легкомысленно хотели подарить моему Водиле… Но вот из-под мерзлой земли показался кусочек тряпочной ветоши и я возблагодарил Всевышнего, что ветошь была промаслена! Она не сгнила, не рассыпалась, не разорвалась, когда я, упираясь всеми четырьмя лапами, скользя по подтаявшему подо мной снегу, тащил ее из мерзлой земли.
— Тебе помочь? — Мысленно спросил меня Рэкс с той стороны автобана.
— Обойдусь… — ответил я ему и вытащил этот проклятый комок ветоши.
Раскатал его когтями и выволок из него золотую зажигалку «Картье»!
Прихватил зажигалку зубами и, совершенно обессиленный, вернулся на обочину автобана. Дождался, когда поток машин слегка поредел, и неторопливо пересек проезжую часть.
Подошел к Монике фон Тифенбах-Хартманн и положил эту зажигалку у ее ног. В конце концов, Моника тут совершенно ни при чем…
Аэропорта я практически даже и не видел. Несмотря на то, что все окружающие меня, даже Дженни, накануне прожужжали мне все уши, какой аэропорт в Мюнхене. И по величине, и по комфортабельности, и по инженерной мысли. Последнего я не понял, но сообразил, что это — что-то особенное!
Однако увидеть аэропорт мне так и не удалось, и только лишь по собственной вине.
Я категорически отказался от поводка с системой ремешочков на фигуру, и попросил, чтобы до самолета меня донесли в сумке, как это делал когда-то мой дорогой Водила. В эту же сумку можно положить и все документы, следующие вместе со мной, и спутниковый телефон с инструкцией, и какой-нибудь жратвы на дорогу. Хотя Дженни уверяла меня, что в самолете обычно потрясающе вкусно кормят, и, причем, абсолютно на халяву. У Дженни был большой опыт полетов…
За свое категорическое решение не надевать поводок я поплатился самым жестоким образом — во-первых, сидя в сумке, я так и не увидел хваленый Мюнхенский аэропорт, а во-вторых, Таня и Фридрих настояли на том, чтобы до Санкт-Петербурга я летел в Рождественской красно-золотой жилетке! Они еще хотели, чтобы я надел и манишку с «бабочкой», но тут я решительно положил конец их тщеславным притязаниям и от манишки с «бабочкой» отказался наотрез.
С пограничниками была предварительная договоренность, что я не буду проходить общий паспортный контроль, они и так проверят мои бумаги и меня самого — на оружие и наркотики. Такая проверка обязательна для всех, садящихся в самолет. И если с этим делом у меня будет все в порядке Специальная стюардесса (кстати, очень красивая девушка в Специальной замечательной форме и нелепой шапочке на голове) пронесет меня в сумке через Специальный служебный проход по Специальному выдвижному коридору прямо в самолет — на мое место в Специальном салоне первого класса для очень высокопоставленных Специальных пассажиров.
Я вообще заметил, что словом «Специальный» немцы обожают выделять любое, даже самое незначительное явление, хотя бы мало-мальски отличающееся от обычного. И это должно подчеркивать исключительность положения, доступного не каждому…
Прощание было каким-то расслабленным, грустным — словно ни у кого уже не осталось физических сил для достойного проявления своих чувств и эмоций. Да так, наверное, оно и было…
Герр Лемке уважительно пожал мне лапу. Глядя куда-то сквозь меня, Моника приложилась к моей морде сначала левой щекой, потом правой, и перекрестила меня…
«Полицайхундефюрер» Клаус приподнял меня, поднес к самому своему лицу и вдруг неожиданно прошептал мне на ухо на чистом Шелдрейсовском языке:
— Найдешь своего приятеля — шофера, передай ему, что он оправдан и свободен от всяких подозрений. Это мне сказали ваши.
— Спасибо, — ответил я ему и неловко лизнул его в нос. Рэкс прижался ко мне своей огромной мордой, а я обхватил его лапами за толщенную шею, и мы немного постояли так, не сказав друг другу ни слова.
Профессор Фолькмар фон Дейн потряс мне обе мои передние лапы. Дженни тихонько поскуливала, пыталась лизнуть меня в морду и чего-то вякала о любви, хотя я четко видел, как она «положила глаз» на Рекса…
Таня Кох открыто плакала, тискала меня и шептала, что если бы не я… И что я принес ей счастье!
А потом я просто прыгнул на худенькое плечо Фридриха фон Тифенбаха, обхватил его голову лапами и, не помня себя от нежности и печали, стал ему что-то бормотать и бормотать по-нашему, по-Животному!.. Я знал, что он не понимает ни слова, но у меня тоже не осталось сил на Телепатию по-Шелдрейсовски, и поэтому я весь в слезах, как какой-нибудь маленький-маленький Котенок, продолжал прижимать к себе Фридриха, ставшего мне таким родным и близким, как Шура Плоткин, как Водила, как все, что мне безумно дорого на этом свете…
— Ты не вернешься, — тихо сказал Фридрих. — Я знаю. Я вижу тебя в последний раз. Мне совсем немного осталось жить. И если когда-нибудь…
— Да! Да, конечно!.. — прошептал я все-таки по-Шелдрейсовски. — Я буду звонить тебе… И, пожалуйста, не забывай — таблетку от давления и полтаблетки «Бромазанила» на ночь. Я предупредил Дженни…
— Спасибо, — сказал Фридрих и мы с ним просто расцеловались самым настоящим образом.
Описывать два с половиной часа полета от Мюнхена до Санкт-Петербурга — вряд ли имеет смысл.
Первую половину полета я еще как-то бодрствовал: то меня кормили (действительно, очень вкусно!) то поили, то каждый член экипажа по очереди выходил из своей пилотской кабины — «с понтом», будто бы он идет в туалет, а сам пялился на меня, числящегося по списку пассажиров как «Мартын-Кыся фон Тифенбах» и находящегося на борту самолета под индексом — В.И.П.
Это, как мне еще вчера объяснил Фридрих, международный английский термин — V.I.P. — «VERY IMPORTANT PERSON». Что по-русски означает «Очень значительная персона».
Несколько раз меня напрягала красоточка-стюардессочка, которой я был поручен. Она все время спрашивала, как я себя чувствую, и по моему телефону сообщала это Фридриху или Тане в Мюнхен. Причем делала она это с разрешения командира корабля, ибо в воздухе пользоваться спутниковыми телефонами строжайше запрещено. Чтобы не мешать самолетной связи с землей.
Пару раз со мной пытались пообщаться мои соседи — сильно нетрезвый русский мужик — глава какой-то профашистской политической партии в России. Он даже предлагал мне выпить с ним.
И какой-то министр Баварии. Когда министр узнал от стюардессы, что я из фамилии фон Тифенбахов, он тут же представился мне, но я, к сожалению, сразу же забыл его фамилию…
Я вежливо уклонился от поглаживаний Баварского министра, а на предложение главы русского фашизма выпить с ним на брудершафт так показал ему свои клыки и когти, что он тут же протрезвел и попросил стюардессу пересадить его от меня подальше.
И это было даже очень хорошо. Потому, что в этот момент мне было не до фашистов, не до министров, голова моя работала только в двух направлениях — что с Шурой, где он, почему не отвечает на телефонные звонки? Это — первое. И второе — как мне найти Водилу? Не зная ни имени, ни фамилии, ни точного адреса… Помню только, что как-то в разговоре Водила обронил, что теперь живет в районе Невского. Где-то на улице Ракова, что ли? И все.
А потом я даже не заметил, как задрых в удобном и мягком самолетном кресле, и помню только сквозь сон, что стюардессочка заботливо накрыла меня теплым пледом…
…Проснулся я от того, что кто-то осторожно тормошил меня и приговаривал по-немецки:
— Герр фон Тифенбах… Герр фон Тифенбах! Проснитесь. Мы на земле. В Санкт-Петербурге. Вас уже встречают, герр фон Тифенбах!..
