"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Тот слушал, свесив голову, так что кольца темно-русых прядей падали на широкий лоб. Потом поднял глаза.
– А если не разобьем, брат мой Далемир Величарович? Мы – изранены, щитов нет, оружие не у всех. А они – свежи, сыты, одеты, один к одному, щиты, топоры, мечи… Кабы только о нас речь – я бы первый сказал: сложим головы за родную землю, умрем со славой! Ну а как же… – он взглянул на занавесь. – Как же он? Мы погибнем – и он погибнет. Русам в руки попадет. Да и не узнают его – все равно умрет, не станут кияне его выхаживать. И сгинет с ним вместе последний отросток корня Дулебова. Не знаю, как я перед своими дедами встану, если допущу такое. А ты?
Далята отвел взгляд, не находя ответа. Сильнее всего на свете хотелось выйти в поле, не думая ни о чем, кроме первого замаха. Чтобы вся жизнь сосредоточилась в ближайших ударах сердца, а окажутся они последними – так тому и быть. И если бы удалось добраться до своего кровного врага и забрать его с собой, уйти, ощущая на руках его горячую кровь – никакого иного счастья и не надобно. Лишь эту, последнюю радость и цель судьба оставила тем, у кого война отняла все.
Но Далята и так уже порвал с остатками своего рода, не пожелав склониться вместе с ними. Отступись он сейчас от этого, дружинного рода, который сам себе выбрал, – куда идти? Хоть на этом свете, хоть на том.
– Ну, обождем, что Будята со своими надумает, – сказал Медведь.
– Сдаваться он надумает, – буркнул Далята. – Хоть правый глаз поставлю.
– Что тогда-то? – спросили из гущи ратников у двери.
– Тогда мы с вами, братие, со Святославом свой особый торг поведем, – сказал Коловей, не сводя взгляда с занавеси, скрывавший раненого.
Раненый слышал почти все – он был в сознании, хотя от слабости шумело в ушах, да и повязки мешали. Лишь вчера его отпустила лихорадка, спал жар, оставив почти без сил. Он не представлял, где находится, знал лишь, что вокруг свои. Сказать не мог ни слова – край лезвия ростового топора пришелся на его рот, выбил половину зубов, разрубил губы. Даже попытки заботливых, но не слишком ловких отроков пропихнуть ему в рот плоскую костяную ложку с жидкой кашей выжимали из уцелевшего глаза слезы боли. И сейчас только веко на этом здоровом глазу слегка задрожало.
Потеряв свою землю, он мог желать себе только смерти. Но даже это сейчас было не в его воле.
Сидя в Веленеже, Святослав не терял даром времени. Дозоры из трех десятков всадников постоянно объезжали округу, стояли на возвышенностях, высматривая в лесостепи на юго-западе дым костров угорского войска. Через те края, близ верховий Буга, угры полвека назад прошли с востока на Дунай, где ныне и сидели, так что дорога на Русь была им хорошо известна. Воеводы сходились на том, что особенно бояться нечего: угры обещали помочь древлянам воевать с русью, но едва ли захотят вести такую войну на чужой земле без поддержки самих древлян.
– Файсе не до нас, – рассказывал Мистина. Он совсем недавно виделся в Плеснеске с баварами и знал, как обстоят дела между Оттоновым королевством и уграми. – Угры с баварами всякий год ратятся. Один год одни одолеют, другой – другие. Прошлым летом герцог баварский Генрих с ними дрался – был побит. Минувшим летом опять дрался – дал ему бог удачи, до Тиссы дошел, угров разбил, взял добычу и полон. На будущее лето уграм с ним посчитаться надо, к чему им еще с нами в драку ввязываться?
– Так, может, нам, того – с Оттоном задружиться? – оживленно предложил Грозничар. – Коли ворог у нас общий, так можем вместе и ударить!
– Не послать ли нам к Оттону, как мыслишь, княже? – обратился к Святославу Сфенкел.
Из Хольмгарда Святослав привез ближнюю дружину отроков – примерно его ровесников, из семей тамошних русов. Свейнкиль, по-русски – Сфенкел, был сыном того Шигберна, который после войны с греками ездил в Царьград послом от королевы Сванхейд. Ему было уже семнадцать лет: рослый, худой и жилистый, с резковатыми чертами лица и зеленовато-желтыми глазами, он был смел и напорист, явно рассчитывая в будущем выйти в первые мужи при взрослеющем князе. И Святославу нравился его напор: именно в таких соратниках он нуждался, чтобы расчистить себе место среди слишком уж сильного и влиятельного окружения матери. Заняв при князе место старшего товарища, притом послушного его воле, Сфенкел потеснил возле Святослава даже Улеба, его двоюродного брата и друга с самого младенчества. Мистина видел, что его сын уже не так близок к Святославу, как был раньше, но помочь не мог. Нрава мягкого – в мать, – Улеб предпочитал уступать, лишь бы быть со всеми в дружбе.
– Ты ведь знаешь Оттоновых людей? – Святослав взглянул на Мистину.
Тот постарался сохранить невозмутимое лицо, но этот оборот разговора ему очень не понравился. Вспомнилась собственная осенняя выдумка, еще тогда испугавшая своим правдоподобием. Да отправься сейчас кто-то взабыль к вдовцу Оттону и расскажи ему, что киевская княгиня-вдова, еще не старая, прекрасная женщина, предлагает союз… Мысль о подобном браке может возникнуть и в других головах, а к чему это приведет – и думать не хочется. К большим потерям для самого Святослава – вполне возможно.
– Я знаю Оттоновых людей, – кивнул Мистина. – Но мы не будем спешить звать на помощь, пока имеем верную надежду справиться самим. Нам есть что сказать Файсе или Такшоню, и если их угорские боги им дали хоть каплю разума, мы договоримся.
Дружина Святослава не сидела в городце сложа руки: бояре со своими отроками разъезжали по округе, собирая со случан военную дань. Противиться никто не смел, и все уже поняли, что попытка отсидеться в лесу, бросив селение, обходится дороже уплаты дани. Всякий день в Веленеж привозили припасы для войска, пригоняли скотину, приводили полон. Бояре состязались, кто возьмет добычи больше и лучше. Ездили на ловы, привозили крупную дичь – туров, оленей, лосей, вепрей. Веленежские женки целыми днями хлопотали в поварне, новая челядь без устали молола муку на хлеб и блины, на Перемиловом дворе устроили несколько новых ям, выложенных камнем, где запекали туши. Святослав повеселел: ему нравилась эта война. Мятежная земля Деревская лежала у его ног безмолвной и покорной, и гриди отцовских сотен, зрелые мужи в шрамах от давних ран, смотрели на него не как на отрока – как на истинного вождя, приносящего им славу и добычу.
Один день выдался особенно удачным. Святослав ездил с отроками на лов и сам заколол сулицей некрупную дикую свинью, а потом, преследуя оленя, наткнулся на болотный городок, где пережидали киевскую грозу жители двух ближних весей. Священное место было защищено лишь невысоким валом, обороняться веснякам оказалось не по силам, и князь забрал в челядь всех, кто был к тому пригоден.
На радостях Святослав велел устроить пир в обчине веленежского святилища.
– Вы все получите свою долю! – говорил он, сидя во главе стола на трех подушках, чтобы возвышаться над верной дружиной. Пить наравне с мужами Асмунд своему юному воспитаннику не позволял, но на князе лежала обязанность пригубить каждую новую братину, отправляя ее в плавание вдоль стола, и Святослав уже был немного навеселе. – Я награжу каждого, кто отважен и верен мне. На всяком киевском дворе будет челядин деревского рода. Сыновья бояр деревских будут вам дрова колоть, а дочери – на ночь разувать.
– Я уже себе присмотрел! – загомонили веселые гриди.
– Слава князю нашему!
– А как быть, коли на всех не хватит?
– Отдай мне вот эту! – Сфенкел со смехом показал на Перемилову дочь, что вошла с блюдом горячих лепешек.
Девушка попятилась. Вслух она говорила мало, но голубые глаза ее были весьма красноречивы. Сейчас они выражали испуг: буйство гридьбы пугало ее, и она охотно не показывалась бы в обчине, однако прислуживать княжьей дружине приходилось всем.
– Нет, княже, смилуйся! – Перемил вскочил со своего места и подался к Святославу. – Это же моя дочь единственная!
– Так и что? – прищурился Святослав. – Таль берем со всех бояр деревских. С тебя тоже. Коли дочь одна – ее и возьмем.
