"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Русов оказалось трое. Но и троих впятером бояться было не с руки.
И вот… он один из пятерых выжил. А теперь за его вину погибнет и Красила! Пусть Свенельдич с оружием в руке впятеро сильнее – беда не в этом. Беда в том, что Красила не знает правды, а боги знают. И поразят его смертью за неведомую ему вину.
– А про меня говорили что-то? – Берест опустил руки и взглянул на девушку.
Она смотрела на него с сочувствием. Знала бы она, как он был себе противен.
– Ваш боярин говорил, небось убили тоже и в реку сбросили. – Летава вздохнула.
– Сходишь к нему?
– К боярину вашему?
– Да. Скажи, пусть не боится, я выйду… к князю пойду. Только пусть он отроков за мной пришлет, а то меня эти прямо во дворе зарубят, слова сказать не дадут…
– Не ходи никуда! – Летава вскочила и даже попыталась загородить собой дверь. – У тебя, спасибо чурам, боярин есть – как он скажет, так ты и сделай. Ты сам уж вон чего придумал! Слушай лучше, что старшие говорят! А сам будешь думать, когда станешь старшим!
Судя потому, как привычно она это выложила, слышала не раз. Видать, от бабки. Или от матери. Береста тоже с детства этому учили. И вот оказалось, что старших над ним больше нет, а учиться думать уже некогда…
Берест не удивился, когда уже в темноте Летава вернулась, ведя за собой Красилу. У того был при себе коровай хлеба в рушнике и кусок мяса в миске.
– Это я богам принес в благодарность, что хоть ты нашелся! – Он потряс своими дарами, сложил их на лавку и подошел обнять Береста. – Сынок! Я уж и тебя оплакал, думал, совсем горе, и тела даже нет, чтоб хоть погрести по-людски! Думал, мало беды, что сгинул, так еще и бродить будет упырем голодным… будто эти бесы киевские! Так чего ты надумал? – Он отстранился. – К князю идти? Тебе в видоки нельзя, ты отрок, да и сам в деле…
– Я повинюсь перед ним, – Берест потупился от стыда. Признаться самому Красиле, как подвел его и товарищей, было куда тяжелее, чем Етону, хоть сиди с тем в ряд еще десяток князей. – Правду открою. Моя во всем вина, боярин. Прощенья просить не смею, не заслужил я. Коли меня Етон русам отдаст – пропадай моя голова. Да не хочу, чтобы ты за мою вину смерть принимал.
– Какую правду? В чем сознаешься?
Не поднимая глаз, Берест все рассказал: что и как он задумал, как все было устроено и что из этого вышло. Красила слушал молча. Потом отошел, сел на лавку и взялся за голову.
– Ой, деды, деды мои… – бормотал он, раскачиваясь. – Чем же мы вас, деды наши, прогневили? Чем богам досадили? Или худо молили? Или дурно угощали, не почитали? Заветы и поконы нарушали?
Берест молчал. Чем тут оправдаешься? Из-за него погибли четверо своих – тех, кто мог заменить ему братьев. Но даже его выдача не избавит от позора Красилу – он из древлян старший, он за все, что они, безумцы, натворят, в ответе.
– Ну вот и смерть моя… – наконец Красила поднял голову, но на Береста не глядел. – Здорово пожил – пятый десяток кончается, пора и честь знать. Да если бы с честью… Смерть приму наглую, позорную. И себя, и весь род деревский срамом покрою, будто облаком.
– Да не ходи на поле! – взмолился Берест. – Зачем твоей еще кровью зверей этих радовать! Слух пойдет – опять русы древлян побили, боги их, древлян, неправду обличили! Я себя выдам Етону, ты… примешь… признаешь…
– Что вина вся наша, а я перед ним лгал, хоть и по неведению. Ой, деды мои! – Красила снова спрятал лицо в ладонях, не в силах вынести на старости незаслуженный позор.
– Ну, хочешь я пойду в реку брошусь? – в отчаянии предложил Берест.
Ему уже было все равно. Белый свет опротивел и все, что в нем. А пуще всего опротивел он сам, молодец неудалый.
– Сиди, – Красила махнул рукой. – Подумать надобно, как быть… Я-то мнил, моя правда, боги мне дадут на поле одолеть. А зарубил бы я Свенельдича – вторую голову бы снес у змея.
– Да голов у них этих больно много… Думали, одна, оказалось, три. Теперь думаем, три, а выйдет девять… двенадцать…
– Не напасешься витязей – за каждую голову змееву дорого платить приходится… – вздохнул Красила. – За Ингореву – полсотней… да оружника одного – четырьмя.
– Ты свою хоть сбереги. Если и ты сгинешь – кто с нашим князем останется? Я уж не верю, что Миляй жив… – мрачно добавил Берест.
Приглядевшись к Мистине и его людям поближе, он теперь понимал: не миром они своих лошадей и горностаев вернули.
– Да уж… За честь и правду жизнь поставить не беда, а вот даром волкам бросить… Ох! Деды-деды… Ты сиди пока тихо, – Красила встал и надел шапку, – а я поразмыслю и тебе дам знать.
Из двери Берест видел, как Бегляна разожгла огонь на камнях перед Перуном, как Красила передал ей хлеб и мясо для богов. Долго говорил что-то, глядя в неподвижные лики идолов… Объяснялся перед теми, кто над ним старшие.
Уже в сумерках задремавшего Береста привел в чувство знакомый звук – ржанье Рыбы. Потряс головой: приснилось, что ли? Выглянул из двери клети. И правда, Рыба! Знакомая серая лошадь была привязана у клетушки, а Красила тихо толковал о чем-то с Бегляной возле вымостки. Больше никого на площадке Божьей горы не было. Берест вышел, погладил Рыбу по морде, прижался к ней лицом. Теперь даже эта лошадь казалась другом, поминком от прежней мирной жизни. Хотя давным-давно он должен был вернуть ее Ладовеку. «Световекову внуку лошадь мою доверю…»
Что лошадь! Он самого себя-то не может вернуть в прежнее стойло. Сгорело оно…
Шел мелкий снег, наполнял замерзшие ямки следов, будто чаши – белой крупной мукой.
Поговорив со старухой, Красила подошел к Бересту и кивнул на дверь. Отрок вернулся в клеть, боярин вошел за ним.
– Вот что надумали мы, – Красила сел и положил ладони на колени, будто подводя итог раздумьям. – Погибать ни за что нам не с руки. Да и тебя выдавать – жалко, все же наш отрок, деревский. И вот что. Уедем мы отсюда тайком. Нынче же ночью. К утру до Случи доберемся, а там в лодки сядем свои. Вниз по реке живо до Припяти домчимся, а там уж почти дома. Да тебя с собой не могу взять: за домом нашим русы приглядывают. Не прячутся даже. Увидят – сам смекаешь.
– И как же?
Сколь ни готов был Берест ответить за вину, остаться одному, когда свои уезжают…
– А ты еще денька три-четыре обожди, пока все утихнет. Авось и русы уедут, а тогда кому ты здесь нужен будешь?
– И как же я потом?
– Я тебе Рыбу твою привел. Будто бы богам в дар, старуха согласилась, пусть постоит пока. Хорошо, старуха добрая попалась. А там ты кобылу возьмешь, да и скачи. Хоть за нами к Случи, хоть по Моравской дороге. Отсюда бы выбраться живым, да и слава богам.
– А за благоволенье такое вы вторую кобылу богам-то поднесли бы, шелопуты! – сказала от двери Бегляна.
Мистина вошел, так широко улыбаясь, что Лют привстал. А Мистина свистнул оружничему:
– Всем скажи – собираемся. Уезжаем.
– Куда? – удивился Лют.
– Домой. В Киев.
– А как же…
– Не будет поля. Сбежали древляне.
– Сбежали?
– Собрали пожитки, к полуночи вышли, взяли лошадей, по двое сели и уехали к Случи.
– А наши что? Стерегли же…
– Ночью Истуга прибежал, мне рассказал. А утром уж Етону довели. Я у него сейчас был – он спрашивал, хочу ли я, чтобы за ними погоню снарядили.
– А ты?
– А я, – Мистина наклонился к лицу брата, – сказал: да пошли они в тур! Пусть проваливают к Ящеру в зубы! Была мне забота их ловить!
– Когда едем? – К ним подошел Альв.
– Завтра на заре. Припасов сегодня возьмем, и больше ждать нечего. О боги, как же я хочу домой! – Мистина потянулся во весь свой рост, почти доставая поднятыми руками до балок кровли.
Лют проследил за ним с завистью: брат возвышался среди собственной дружины почти на голову. Даже отца превосходил. Говорят, его мать была для женщины высокого роста – вот и сказалось.
«По жене соскучился?» – хотел было пошутить Лют, но прикусил язык. Сосредоточенная решимость в глазах Мистины была нацелена на что-то более далекое, чем собственный дом и семья.
