"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
На другой день прощались с Етоном и Чудиславом. Старший плеснецкий жрец взялся провожать бискупа от Плеснеска, чтобы приглядеть, не будет ли какой порчи земле Бужанской от служителя чужой веры, а теперь передал эту обязанность Воюну. Два жреца разговаривали, стоя во дворе возле оседланных коней; Унерад был с ними, немцы своим кружком держались поодаль. Етон, будто осматривая лошадей, неприметно приблизился к Обещане. Она давно примечала, что князь плеснецкий хочет ей слово молвить, но все их встречи происходили у людей на глазах, а слово, как видно, было тайное.
– Как поедет боярин в Киев – увидит ведь там подругу твою, Малушу? – шепнул ей Етон. – Он ведь бискупа не к Святославу, а к матери его повезет, там же, где Малуша живет?
– Да, видать, к княгине.
– Поклон передашь ей?
– Поклон передам.
– От себя и от меня, ладно?
– От тебя? – Обещана удивилась. – Разве она тебя знает?
– Знает, не знает! Слышала, уж верно, я же сватался к ней летошний год. А ей приятно будет в неволе слово ласковое услышать. Или тебе ее не жаль, молодую?
– Жаль, да что поделать?
– Ты, я смотрю, мужа любишь…
Обещана опустила глаза: ей и самой было немного стыдно, что ее любовь так ясно написана на лице.
– Неужели подруге своей того же счастья не пожелаешь?
– Пожелать мне не жаль, да я не суденица, не Заря-Зареница, – она развела руками, – что от моего слова сделается?
– Как знать? – быстро зашептал Етон. – Проси мужа – пусть вызнает, как там Малуша, что о ней княгиня думает? Ты ведь подруга ее, почему бы тебе о ней не вызнавать? А что проведаешь важное – мне передашь. Я скоро сызнова приеду к вам, как в гощение пойду. Или человека верного пришлю. А без награды доброе дело не останется. – Етон улыбнулся Обещане и с намеком добавил: – У меня ведь тот перстень серебряный не последний был.
Но тут Унерад отошел от двоих жрецов, и Обещана отпрянула – почему-то испугалась, что муж застанет ее за этой беседой, будто Етон и правда вел с ней прельстительные речи…
Но и потом, стоя рядом с мужем на забороле возле речных ворот и глядя, как удаляются на запад десяток всадников, Обещана не могла взять в толк – чего Етон от нее хотел-то? Кому другой перстень сулил – ей? Или Малуше?
И дня не проходит, Бертль, дорогая моя голубка, чтобы у меня не нашлось новостей для тебя. Сегодняшнюю новость, благодаренье Богу, можно счесть хорошей. Мой новый проводник обещает довезти меня и моих добрых спутников до самого Киева, и мне больше не придется каждый день объяснять, кто я такой, куда и зачем еду и откуда знаю язык славян. Этого доброго человека, хоть он и язычник, зовут Перемал или Перемиль, я еще не расслышал как следует. Город его назывался Вельнец, но теперь он уже остался у нас за спиной. Мы едем по дороге, которую здесь называют Моравской – и в самом деле, по ней я еду от самой Моравии. Перемал по виду его даже рад, что ему досталось проводить меня – не то что предыдущий мой вожатый, который всю дорогу был очень хмур. Звали его Унни или Унрад, он совсем молод, но у него всего один глаз. Когда я заговорил с ним о Христе, он спросил, может ли крещение вернуть ему глаз. Я рассказал ему о том, как святой Ансгарий, прибыв в Данию, где правил тогда король Хорик, выстроил церковь в Хедебю и крестил множество язычников, причем многие, когда они были орошены водой крещения, исцелились от всех телесных недугов. Он спросил, выросли ли у кого-то конечности, которых не было. Этого я не смог ему подтвердить, но сказал, что самое главное – отвратить от грехов душу, которая будет жить вечно, а не дополнить потерянным органом тело, которое все равно неизбежно умрет. Ах, дорогая, как бы я хотел, подобно святому Римберту, иметь власть молитвой усмирять бурю на море, разрывать железные цепи или изгонять бесов из королевских сыновей! При помощи одного лишь чуда можно легко убедить в истинности Христовой веры тысячи язычников! Впрочем, чем тяжелее мой труд, тем слаще награда. И если при кончине моей я сумею предъявить хоть одну душу, спасенную из власти сатаны, Господь дарует вечный венец и мне.
Мой нынешний спутник намного приветливее. У него в столице хорошие связи в придворных кругах, как он меня уверяет. Его дочь замужем за тем самым человеком, который был в составе посольства к королю Оттону прошлой зимой. Поэтому он привезет меня прямо к нему, а тот, как сказал Перемал, сводный брат самого могущественного вельможи при дворе королевы Хелены. Так что я могу уже считать себя защищенным от дорожных превратностей. Говорят, что если Бог пошлет ясную погоду и дороги не развезет, то мы доедем до места дней за семь или десять.
Много дней мы ехали вдоль созревших нив и всякий день видели множество народу, занятого уборкой хлебов. Везде мелькали белые рубашки склоненных к колосьям жниц, раздавались протяжные песни, но я в них не разбираю, увы, ни одного слова, хотя говорить со здешним людьми у меня почти всегда получается. Дважды мы встречали на дороге торжественную процессию: целая толпа женщин, возглавляемая одной, самой красивой; на голове у нее венок из колосьев и синих цветов, которые в изобилии растут на нивах и считаются сорняком; позади нее другие женщины несут сноп, одетый в человеческую рубашку, и у него сделаны как бы руки из колосьев, а на верхнем конце повязан платок. Я спросил у Перемала, что это означает, и он ответил, что таким образом они почитают дьявола по имени Мокоц и несут его изображение в святилище – так отмечается завершение жатвы на поле той или иной общины. Такова славянская Помона, богиня плодов. Все они очень веселы, их лица, бурые от солнца, лучатся такой радостью, что невольно завидуешь их простодушию… но если бы они могли знать истинную радость припадать к стопам Господа!
На иных полях, уже сжатых, я видел оставленную в углу часть колосьев, связанных в виде человеческой фигуры, а возле них различные подношения – кусочки хлеба или даже козлиные кости. Я мог только вздохнуть и еще раз попросить помощи Господней в том, чтобы все это как можно скорее прекратилось. На всем пути от Моравии я не встретил ни одной церкви, ни разу не видел ни креста, ни клирика, и не слышал звона колоколов. Но пока я не решился вмешиваться, ибо еще не достиг столицы и не заручился поддержкой королевы; без нее же препятствовать почитанию идолов было бы неосторожно и, пожалуй, неразумно. С каждым шагом моего скакуна я все дальше погружаюсь в полный суеверий восточный край, будто Орфей – в мрачные глубины Аида… Но Орфей знал, зачем он пришел и кого ищет; так и я подкрепляю дух свой надеждой на помощь Господню и на встречу с тобой, моя Эвридика. Ты всегда предо мною, куда бы я ни ехал, и куда бы ни направлял свою поступь мой скакун, с каждым шагом я все ближе и ближе к тебе. Молись за меня, чистейшая радость моя, ибо сейчас это как никогда потребно верному твоему Адальберту…
За десять лет боярин Перемил хорошо уразумел, как угодить своей могущественной киевской родне. Еще с предпоследнего ночлега он послал вперед отрока одвуконь, чтобы предупредить воевод о скором прибытии немецкого епископа. Запыленный гонец прискакал на Свенельдов двор уже в густых сумерках и, к счастью, обоих Свенельдичей застал дома. Лют с обозом вернулся из Царьграда лишь несколько дней назад; оба брата сидели в старой избе, обсуждая дела, а Величана молчала, почти не сводя глаз с мужа и наслаждаясь самим его присутствием. За год замужества ей этого счастья выпало всего-то месяца два. Мистина, посматривая на нее, уже собирался к себе, когда к ним постучали со двора…
– Того коня в корягу… – только и промолвил Лют, выслушав переданное.
Отвлеченный трудами и впечатлениями долгой поездки за Греческое море, про Франконовурт он совершенно забыл. О летнем посольстве Романа он все знал – дружина Вуефаста встречала греков по пути и туда, и обратно, когда те уже вели с собой шесть сотен варягов во главе со Сфенкелом. Затруднения с Царьградом уладились, надобность в немцах отпала; то, что Франконовурт вдруг напомнил о себе, поразило как гром.
