"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
– А что, если они… вдруг назначат тебя? Они же сказали…
– Ой, нет! – Торлейв снова засмеялся. – Этого никак не может быть. Князь никогда не позволит, чтобы на такую выгодную должность поставили меня или еще кого-то из людей княгини. У него полно своих орлов, а они удавятся за такую возможность – и кого хочешь удавят. Это будет кто-то из его паробков.
– Но почему ты – не из его паробков? – не поняла Малуша. – Ты ведь… внучатый племянник Олега Вещего, и он тоже! Вы равны!
– Тише! – Торлейв осторожно поднес ладонь к ее губам, будто хотел зажать ей рот. – Не говори об этом никому, солнышко мое.
– Но это же правда! – шепотом возмутилась Малуша, думая отчасти и о своем будущем положении.
– Да. Но совсем не нужно напоминать князю об этом сейчас. Иначе… может беда случиться.
Малуша удивленно посмотрела ему в глаза – он вовсе не шутил.
– Улеба помнишь?
Торлейв хорошо знал, как опасно выступать соперником Святослава хоть в чем-то. И понимал, что незначительное на первый взгляд поручение, данное ему Мистиной, могло привести к дурным последствиям для него самого. Но Торлейв решился на это – имея в виду и будущую торговлю за свободу Малуши, когда ему очень пригодится поддержка Мистины.
Самой девушке не следовало этого знать. Поэтому Торлейв лишь наклонился, ласково поцеловал ее и отошел, пока никто не увидел их за столбом крыльца.
Ты не поверишь, что случилось, не поймешь из нескладной моей речи… я сам не верю и не понимаю! Брат мой, архиепископ Вильгельм… оказал мне истинно братскую услугу… я хотел бы считать, что он сделал это из любви ко мне, ведь это высокая честь… Мне приказано немедленно покинуть тихую нашу обитель и отправиться ко двору короля нашего, благочестивейшего Оттона, где архиепископ Адальдаг уже готов… посвятить меня в епископы Ругии взамен почившего Либуция! Могла ли ты когда-нибудь подумать, дорогая моя голубка… мог ли я сам подумать… мысли у меня путаются. Только беседа с тобой и способна немного утишить бурю в моем сердце. Достоин ли я буду нести слово Божие в те дикие восточные пределы! Путь миссионерства – апостольский путь, а единственное, чему я сейчас способен радоваться, – это тому, что этот путь вернее всякого другого приведет нас к новой счастливой встрече! Мне было приказано спешно собираться в дорогу – и вот я уже в седле, можешь ли ты поверить! Три года я шагу не делал за ворота обители, а теперь скачу во Франконовурт, где ждет меня сам епископ Адальдаг, чтобы пожаловать паллий, а король – чтобы вручить пастырский жезл! Я, твой недостойный Адальберт… в мои годы! Но Господь видит, что не мирское тщеславие наполняет душу мою восторгом. Затрудняюсь излить мои чувства… лучше мне пока прибегнуть к молитве, и я вновь примусь за письмо тебе, когда водворю мир в моей душе. А пока лучше мне обратиться к Тому, Кто сказал: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим»… [531]
Часть четвертая
– Я буду по ним скучать, – насмешливо сказал Мистина, глядя, как варяги рассаживаются по лодьям.
– Особенно вот по этим, – Эльга кивнула на троих поморян и двоих пруссов из дружины Камена, которых выводили, безоружных, гриди под присмотром сурового Игмора.
После убийства Черняты, Семухиного сына, едва удалось избежать волнений; чтобы успокоить народ, было объявлено, что всех пятерых виновных посадили в поруб, а разбирать дело будет сам князь с обоими воеводами – Асмундом и Мистиной. Ясно было, что искать кровной мести с этих людей торговец Семуха не станет; сорок гривен серебра на виру у поморян не было. Виру пострадавшему выплатил сам Святослав – в тот же день, как дело разбирали, перед всеми городскими старцами, – а ему возместили убыток вскладчину все три поморянские дружины: Камена, Видибожа и Далемира. Иным пришлось все перстни поснимать, но утешали их надежды на критскую добычу. Пятеро негодяев просидели в порубе до самого ухода дружин, и гриди вывели их прямо в лодьи.
Княгиня и ее приближенные пришли к Почайне прощаться, конечно, не с варягами, а с послами и Святославом. Князь с гридями отправлялся проводить посольство до порогов, а заодно пройти по тем областям угличей, что остались близ Днепра, показаться им и самому взять дань. По пути через Витичев к нему должны были присоединиться пять тамошних сотен во главе с Тормаром. Такой путь был гораздо короче, чем Святослав изначально собирался проделать, но все же позволял ему не скучать до тех пор, пока осенью придет пора идти в гощение.
Ингвар-младший стоял рядом с Эльгой. Он пока никуда не ехал, а путь его лежал в противоположную сторону – вверх по Днепру, домой. Его место во главе варягов занял Сфенкел, Шигбернов сын. Это ему теперь грела сердце надежда получить от Романа должность аколуфа и звание если не патрикия – это уж слишком для чужака-варвара, то хотя бы протоспафария для начала. Уразумев, чем пахнет, Сфенкел сам стал уговаривать Святослава отдать варягов Роману. Что там угличи? Чего там не видели? В главном княгиня была права – дружба с греками открывала руси пути в такие далекие края, о каких отцы нынешних гридей даже не знали. Сам Олег Вещий ходил лишь до Царьграда, Аскольд – до Амастириды на южном берегу Греческого моря, а теперь Сфенкел, родившийся в Хольмгарде, шел сражаться на Критское море, что лежит много южнее Пропонтиды и где из русов не бывал еще никто – ни Аскольд, ни Олег Вещий, ни Ингвар, ни Хельги Красный, ни Мистина. А если кто и бывал, как участники похода злополучного скопца Константина Гонгилы, то не вернулись назад. Сфенкел же намерен был вернуться – со славой и не с пустыми руками.
Святослав почти жалел о том, что родился князем – это звание не позволяло ему пойти на Крит самому. Борьба с сарацинами и будущая добыча тревожили его воображение не меньше, чем у тех, кто отправлялся на Крит, однако он, князь русский, мог быть союзником Романа, но не наемником. Та прогулка в степь, что еще в молодости его отца почиталась за подвиг, теперь была лишь слабым утешением по сравнению с настоящим делом. Но его время придет. И скоро. Отец, Ингвар, не зря воевал с греками, а мать, Эльга, не зря столько лет пыталась с ними подружиться. Их усилия проложили ему, сыну, верную дорогу в будущее. И он был намерен, опираясь на их плечи, шагнуть намного выше.
Доблести у него хватит, в этом он не сомневался. Вот только доблесть и удача – не всегда одно и то же.
Вот последние белые лепестки парусов скрылись за изгибом высокого берега, и Киев показался опустевшим. Весь день княгиня была грустна и молчалива: вспоминались невольно былые годы и прежние проводы – все туда же, на полудень, точно таких же бояр и отроков. Иные воротились… а иных ей не суждено было больше увидеть.
– Я тут подумал, – обронил Мистина, когда они уже вернулись на Святую гору, и, к своему удивлению, вдруг оказались одни и ничем не заняты, – если бы этот договор с Романом заключал Ингвар… очень может быть, что людей на Крит повел бы я.
Он имел в виду князя Ингвара – своего покойного побратима.
– Скорее всего, так, – кивнула Эльга. – Ты жалеешь?
– Не знаю. В Критском море я не бывал. Это же куда дальше Пропонтиды. Там, где греки жили еще до того, как у них завелось Ромейское царство. И вот наши отроки пошли туда, а я уже слишком стар для таких походов…
– Ты? – Эльга улыбнулась. – Тот толстяк Торбен старше тебя. Но он все потерял, когда Харальд сын Горма прибрал к рукам Данию, а ты от объединения Северной Руси и Южной только приобрел. Поэтому теперь он плывет на Крит, для Романа воевать с сарацинами, а ты остаешься здесь.
