"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Тишанка прошла вслед за госпожой, держа в руках курицу со связанными лапами и свежий хлеб – приношение чурам, чтобы приняли новую жену.
– Перед богами, перед чурами нашего очага, перед вами, знатные мужи, я принимаю в наш род эту женщину, Величану, – объявил Мистина, остановившись перед столом. – Признаю ее хозяйкой дома и госпожой всех его богатств, челяди и скотины. Я вручаю ей ключи от всех замков и передаю право распоряжаться имуществом и припасами. И да благословят ее боги под нашим кровом, наградят здоровьем, долголетием, удачей во всех делах и многочисленными чадами!
Мистина взял со стола две связки ключей и передал Величане. Она взяла их и прижала к груди. Связки были весьма тяжелыми. В одной не менее десятка ключей от навесных замков для клетей и погребов с припасами – кованных из железа, похожих на совочки на длинном черенке. Во второй связке было несколько ключей от ларей с более ценным имуществом, эти были похожи на крючки с зубчиками, а их рукояти были из узорной литой бронзы, некоторые – с серебром и даже позолотой. Уже старые, вытертые, иные из них помнили руки Витиславы и Уты. А теперь все богатства этого славного дома принадлежат ей.
Один раз, на другой день после свадьбы с Етоном, Величане уже дали похожую связку ключей. Но тогда она, разбитая и напуганная началом новой жизни, и на четверть не радовалась этому так, как сейчас. А сегодня Мистина казался ей богом, вручившим истинные ключи от ее счастья.
– Я принимаю эту женщину как мою жену, – хриплым от волнения голосом сказал Лют. – И пусть то, что она принесла с собой, умножится многократно.
Величана повернулась к нему. У нее подкашивались ноги – сейчас все то, о чем она мечтала, как о безумном и несбыточном, наконец-то станет явью. Она получает мужа – того, за кем по доброй воле пойдет в могилу хоть завтра и будет готова умереть без сожалений, лишь бы не расставаться с ним ни на день.
Княгиня Эльга мудра, но она не права. Любовь земная – справедлива. «Ты прекрасен, возлюбленный мой!» – говорит женщина столько веков, сколько существует род людской, и она права всегда. Ты – солнце моей души, и разве можно измерить точными мерками счастье, что несет мне твой свет?
Лют шагнул к ней. Они должны были еще что-то сказать, еще что-то сделать, передать свадебные дары, выпить из рога, обойти вокруг печи… Но только сейчас, глядя в зеленые глаза своей вилы, Лют осознал значение того, что рассказал ему Мистина. Он может больше не бояться, что недостаточно для нее хорош. И пусть об этом знают только он и Мистина – этого довольно.
Он молча сжал ее лицо в ладонях и стал целовать. Никто и никогда больше не отнимет у него этого права. Может быть, когда-нибудь он и расскажет ей о своей княжеской крови. Когда у них родятся дети и захотят узнать все о своих предках. Но не сейчас. Сейчас сама любовь ее наделила его всеми достоинствами, и большего ему не сумеет дать сам цесарь ромейский.
На заре Малушу разбудила Беляница.
– Вставай, – велела она. – Умывайся да оденься получше.
– Получше – это как? – не поняла Малуша, протирая глаза.
– Сорочку чистую надень и плахту.
– Плахту? – Малуша удивилась, ибо плахту до сих пор надевала только в поле, когда сопровождала княгиню на зажинки. – Мы на нивы пойдем?
– Нет. Княгиня так приказала.
Пока Малуша собиралась, поднялась и прочая челядь. Утро было вполне обычное, но Малушу не отпускало ожидание чего-то особенного. Вчера, к ее облегчению, волынскую пленницу отослали замуж за Свенельдича-младшего, но и сегодня что-то будет. Она читала это по лицу Беляницы, но спросить не смела, приученная к мысли: все нужное ей скажут.
Беляница сама расчесала ей волосы и заплела косу. Коса у Малуши с детства была всем на зависть: в руку толщиной и ниже пояса. Прежде ее расчесывала и заплетала мать, но у княгини пришлось справляться самой: Беляница редко имела на это время.
– Пойдем, – кивнула та, когда Малуша была готова.
Они вышли во двор и повернули к хлебной клети. Здесь стояли большие чаны для опары – на княжьем дворе хлеба требовалось много. На длинных столах челядинки месили тесто и катали хлебы, отсюда их носили к хлебным печам в дальнем углу двора, здесь готовые караваи хранили в больших ларях. Но хлеб пекли вчера, а сегодня столы были вымыты и стояли пустыми.
За ними потянулась челядь – все женщины-служанки, конюхи, водовозы, разные слуги, даже кое-то из оружников: этих не звали, но и не гнали. Пришли старший тиун, Богдалец, подключник Начеша, Вощага-кравчий. Даже Сабаней, старший конюх, явился и застыл у двери, сложив руки, с невозмутимостью на плоском степняцком лице. Малуша дивилась, к чему это «домашнее вече», но на лицах собравшихся было то же недоумение. Кажется, никто не знал, ради чего их созвали.
Потом вошла княгиня с дочерью и двумя ближними служанками. За ней шел воевода с двумя телохранителями, и тут Малуша совсем перестала что-либо понимать.
К чему все это? Зачем эти люди? Она не провинилась ни в чем…
Когда челядь перестала кланяться, Эльга сделала знак тиуну. Богдалец вынул из мешка курицу, свернул ей голову и бросил в печь.
– Да благословит Мокошь, очагов госпожа, и чуры дома сего дочь свою Малушу, – сказала Беляница, а Эльга добавила:
– И Мария, царица небесная.
Она была не уверена, что мать Христа стоит призывать к участию в столь домашнем, почти кровном обряде, но говорят же, что без ее воли не делается ничего.
– Сегодня я честью жалую служанку мою верную, Малушу, – вслед за тем Эльга посмотрела на девушку. – За доброту ее, верность, честность и сметливость ставлю я ее младшей ключницей и отдаю в волю ее женок из челяди, кроме только Беляницы.
Она сделала знак: Беляница подала ей нарочно сотканный тонкий поясок, на котором уже висело три ключа от навесных замков. Малуша знала их: это были ключи от медуши и двух хлебных клетей. Не раз Беляница давала их ей, сняв со связки своего пояса, и посылала отпереть, чтобы достать или убрать что-то из припасов.
Эльга кивнула Малуше: подойди. Но та едва понимала, что происходит, и Начеша, бережно взяв за плечи, подвел ее к госпоже. Эльга наклонилась, опоясала ее и ловко завязала спереди хитрый красивый узел.
– Да благословит тебя бог, служи мне верно, а Христос и его Пречистая Мать наградят тебя, – добавила она.
А потом княгиня ушла. Ушел воевода, потирая слегка опухшие глаза – видимо, не выспался. Красный стол назначили на днях, но уже вчера полночи пили за новую Лютову жену с Альвом, Хрольвом, Ивором и прочими ближайшими приятелями из старой Ингваровой дружины.
– Ну, пошли, девки, по работам, – начала Беляница привычно разгонять остальных: кому муку молоть, кому крупу толочь, кому масло сбивать.
Малуша так и стояла на том месте, где княгиня завязала узлом ее судьбу. Ее обходили, как столб, только оглядывались. Во взглядах было разное: удивление, новая почтительность… жалость. А она сосредоточилась на том, чтобы не упасть. В ушах шумело, щеки горели. Земляной пол под ногами подрагивал.
И вновь ей казалось, что она не просыпалась сегодня, а видит все это во сне. Княгиня привязала ей ключ… Совершила над ней обряд, о котором мечтает каждая молодая челядинка. Доверила ей распоряжаться своим имуществом – под присмотром Беляницы указывать работу прочим служанкам. Ей, тринадцатилетней, отдали под начало два десятка девок и женок куда старше и опытнее. Она теперь над ними как княгиня – что с юности властвует по праву не возраста, а высокого рода.
Но где же ее высокий род? Где ее дед – нынешний деревский князь, ее отец – бывший деревский князь, воскресший из мертвых, где ее мать – правнучка Вещего? Сестра матери – Горяна Олеговна, нынешняя княгиня киевская? Их здесь нет, да и будь они рядом, у них нет власти помешать замыслам Эльги. Она одна распоряжается судьбой тех, кого десять лет назад отдало ей право русского меча.
«Служанку мою верную, Малушу…» – сказала она. Не Мальфрид. У нее больше нет имени, нареченного при рождении, родового имени, унаследованного от матери ее матери. Имя королевской дочери из славного варяжского Хольмгарда. Теперь она просто Малуша. Как все эти Травушки, Чернушки и Милушки.
