"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Сейчас Ингвару исполнилось четырнадцать. Он не так давно начал расти после детства и был ниже побратима более чем на голову. Русоволосый, довольно плотный, с простым лицом, он ничем не выделялся в толпе младших отроков – ни внешностью, ни одеждой, ни повадкой, – и никому не пришло бы на ум, что это – человек не просто знатного, а княжеского рода, что его родители правят целой державой на Волхове. Коей и он со временем будет править.
Сам Ингвар, смелостью не уступая побратиму, на чужое никогда не посягнул бы и теперь стыдился куда сильнее, чем виновник. Но стыд Мистины проявился лишь в той покорности, с какой он принял наказание и не затаил обиды на отца. Теперь же, ответив за вину, он держался настолько бодро, насколько это возможно, лежа лицом вниз и шипя от боли при каждой попытке пошевелиться. А за свое будущее он не боялся, точно зная: Свенельд еще в силах родить хоть десятерых сыновей, но где он возьмет им мать княжеского рода?
На четвертый день Свенельд пришел к нему сам.
– Ну, как ты, жив? – с угрюмостью, за которой угадывалось смущение, буркнул он.
– Вроде жив, батюшка. – Мистина поднял голову. – Если позволишь…
И улыбнулся своей неповторимой улыбкой, в которой смешивались лукавство и вызов. И Свенельд невольно отметил: хорош ведь, стервец, диво ли, что девка не устояла? Сам ведь он такого породил, с кого теперь спрашивать?
– Ну, чего там… – Свенельд потоптался и сел на край скамьи. – Провинился – ответил. Так? Не со вздорности же я тебя наказал, по заслуге?
– Истинно так! Поделом мне, псу непочтительному! – Мистина подмигнул ключнице, со страхом ждавшей, чем кончится это объяснение.
– Обижен на меня?
– И в мыслях не было! – отрезал отрок так решительно, что это походило на дерзость.
– Не полезешь впредь на батькину делянку?
– Прости, батя.
– Матери бы постыдился! – Свенельд сердито указал куда-то вверх, будто покойная могла видеть непотребство сына. Именно ее памяти сам он в этом деле стыдился больше всего. – Ну, ладно! – Он хотел по привычке потрепать Мистину по плечу, но широкая грубая ладонь замерла над голым плечом, где из-под льняных повязок с желтыми пятнами отвара виднелась красная ссадина. – Проплыли и забыли. Я ж… мать мне тебя мальцом оставила, а я, распятнай тя в глаз, сына уважению не научил!
Еще через несколько дней Мистина встал. Спина его заживала хорошо, без воспалений, и вскоре он уже приглашал других девок почесать ему зудящие рубцы. Затянулись они чисто, и в дальнейшем лишь на ярком свету можно было разглядеть на коже несколько белых отметин. Между собой отец и сын совсем помирились и будто забыли о беде. Не сомневаясь в собственной силе, воевода не лелеял обиду на бойкого отпрыска, но привязанность его к Милянке после этого случая угасла. Подношения бус прекратились, но Костричке он тайком наказал дуру беречь и приглядывать, чтобы чего не сотворила над собой. Однако и Мистина, невзирая на видимое отцово равнодушие, ее вниманием не одаривал: дескать, образумился, больше не сплошаю. Так Милянка и жила среди женской челяди, когда-то желанная и отцу, и сыну, а теперь забытая обоими. «Легко ты, девка, отделалась! – внушала ей Костричка. – Любомир боярин жену за блуд в омуте своими руками утопил, а тебя пальцем не тронули, со двора не прогнали, жидинам не продали! Живи себе да славь богов!»
В первые дни месяца сеченя, которые у полян назывался также лютый, Милянка родила дитя. Оказался мальчик – крупный, крепкий и горластый.
– Ох и лют же вопить! – жаловалась Костричка, из-за мальца плохо спавшая.
– Напоминает тебе про блудливость твою! – смеялся воевода над сыном, который считал своим долгом принять виноватый вид. – Вот ты так же под плетью моей вопил!
– Твоя воля, фадир минн [497], хочешь – побей еще раз, а только даром срамить меня незачем – не вопил я!
Серые глаза Мистины впервые сверкнули гневом: упрек в мнимом слабодушии оскорблял его куда больше, чем напоминание о блуде и его последствиях.
– Вопил, я сам слышал! – поддразнивал Свенельд, а на самом деле гордился стойкостью, с какой сын вынес его былой гнев.
Поведи тот себя иначе – Свенельд сердился бы куда дольше и простил куда менее охотно.
Никто из двоих не брал ребенка на руки и не признавал своим: Свенельд досадовал, что его обскакал родной сын, а Мистина из почтительности к отцу предпочел не объявлять вслух о своей победе. Но поскольку Милянка принадлежала Свенельду, то и ребенок молчаливо считался его чадом. Тот случай – когда воевода исступленно хлестал плетью собственного сына, стоявшего перед ним на коленях с опущенной головой, – постепенно забылся, ушел в глубины семейных преданий. Отчасти напоминало о нем лишь имя Лют, что так и укрепилось за ребенком Милянки.
Она умерла, когда сыну было десять лет. И ни мать, ни кто-то из челяди ни разу не посмел даже намекнуть Люту, что с его рождением не все было гладко. Узнав правду теперь, в двадцать шесть лет, он не мог взять в толк, добрую весть сейчас услышал или дурную. Он не сын Свенельда… на самом деле тот ему дед, но от этого он же никуда с дерева рода не денется.
– И значит, Витислава… – начал он, пытаясь уложить в мыслях все эти новости.
– Тебе родная бабка. Сегодня ты получишь жену княжеского рода. И ты происходишь от девы ровно такого же княжеского рода, если не лучше. Драговит ободритский – не какой-то там Унемысл луческий. До сих пор ты вел себя как достойный правнук Драговита. И потому я, знаешь ли, – Мистина усмехнулся и прикоснулся к его плечу, – давно простил себя за тот раз. Ведь иначе тебя бы не было, а я очень рад, что ты у меня есть…
Лют молчал, мысленно будто примеряя нового себя. Разумеется, он все знал о Витиславе, гордости рода, но привык думать, что эта честь не про него. И вот оказалось, что в нем ее кровь, что он имеет право гордиться родством с ободритской княжной лишь чуть меньше, чем Мистина, ее законный сын.
– А если твоя новая жена, – добавил Мистина, – когда-нибудь станет уж очень сетовать, что ей достался незнатный муж, так уж и быть, передай ей то, что я тебе рассказал. Будем надеяться, тайны второго мужа она сохранит лучше, чем первого…
Когда вдова выходит замуж снова, долгих обрядов, как на первой свадьбе, для нее не проводят. Она ведь уже миновала переход из дев в жены, что пролегает через тот свет, и остается лишь подтвердить ее и нового мужа взаимные права друг на друга. Рода у Величаны больше не было, и сегодня, верхом на той же чалой въезжая в ворота Свенельдова двора, даже имя отца своего, Унемысла луческого, она оставляла снаружи. Мать ей заменяла Эльга, проводившая из своего дома; дядек и братьев – Острогляд с сыновьями и Торлейв. Позади поскрипывал запряженный волом воз с ее коробами и двумя служанками.
Мистина и Лют ждали невесту перед старой Свенельдовой избой. Лют был вымыт, одет во все чистое, в красном кафтане и с лучшим наборным поясом, но от волнения имел замкнутый вид. Не подавая вида, Мистина тоже волновался. Кто бы мог подумать – плод случайного порыва, никому не нужный пащенок дворовой девки сегодня введет в воеводский дом настоящую княгиню. Точно так же, как когда-то сам Мистина ввел Уту, вдову Дивислава ловацкого. Но он был горд за Люта и благодарен рожаницам за его добрую судьбу – которой сам, строго говоря, не заслужил.
Плод его тайного бесчестья сегодня принесет дому немалую честь. С тайным трепетом, будто сам жених, Мистина снял Величану с коня, поцеловал ее и повел в избу.
Здесь все было прибрано, цветная посуда на полках вытерта, медная и бронзовая оковка ларей спешно вычищена. На столе стоял большой кувшин меда и несколько кубков. У дверей толпилась челядь, в том числе и две младшие жены Люта с тремя детьми. Перемила и Ветляна стояли, покорно опустив глаза. Рано или поздно сюда должна была явиться настоящая знатная хозяйка, и им оставалось молить богов, чтобы она не оказалась вздорной и жестокосердной. По женщинам Величана лишь скользнула беглым взглядом, зато улыбнулась, задержавшись на здоровых детских личиках. Ей уже нравились эти дети – продолжение Люта, и она видела в них залог того, что вскоре он и ей подарит такое же милое дитя.
