"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Она прижала руку к груди. А нищий бойко кланялся, улыбаясь ей полубеззубым ртом. Дрожа, Малуша пошла прочь вместе с другими женщинами, вслед за отроками, расчищающими путь, но лишь на полдороге сердце перестало колотиться.
Собираясь на следующей неделе вновь в церковь, она вспомнила об одноглазом: что, если снова выскочит? Твердила себе: я не испугаюсь. Но увидела его лишь на обратном пути – он стоял у порога среди других оглашенных, не смея войти внутрь. Поймав взгляд Малуши, радостно поклонился ей, будто ждал. Рук он к ней не протягивал, как другие, но она сама, взяв хлеб из короба, подала ему. Следила за собой: не дрожит ли? Бояться не нужно, – напоминала она себе, стиснув зубы. Убогих надо любить, особенно таких, кто ущербен телом. Таких любит Господь. Они первым войдут в Царствие Небесное – так учит отец Ригор, и кто жалеет убогих, тот войдет к Богу следом за ними.
Через неделю его у церкви не было. Раздавая хлебы, Малуша всякий раз оглядывалась и, не найдя знакомый рубец, подавала кому-то другому. Закончив, даже бросила взгляд на небо: Ты же видел? Я хотела подать тому, от кого все отворачиваются, потому что помню: блажен, кто помышляет о бедном!
Но в тот же день она увидела одноглазого на княгинином дворе. По неделям сюда запускали всех: Христовы люди пировали в гриднице, а бродяги рассаживались прямо на мостках, и им выносили угощение – хлеб, кашу, печеную репу, рыбную похлебку. Челядин нес котел, Малуша шла впереди с черпаком и разливала похлебку по мискам. Даже обрадовалась, увидев перед собой одноглазого, и приветливо кивнула: дескать, это ничего, что ты такой страшный!
– Миска твоя где, добрый человек? – спросила Малуша, видя, что одноглазый протягивает к ней пустые ладони.
– Нету миски, – тот улыбнулся ей перекошенным ртом, будто и не видел в этом беды. – И того не нажил.
– Возьми хлеб, – Малуша обернулась к челядинке и кивнула, чтобы оделили бродягу. – Ешь ради Бога!
Нищий поклонился. К следующей неделе Малуша припасла для него деревянную миску и сама вручила вместе с ложкой.
– Ох, благо великое да пошлют тебе… Исус-бог! – поправился одноглазый, но это было ничего: многие недавние христиане постоянно оговаривались. – Как собой ты хороша, так и сердце в тебе доброе! Как же звать тебя? За чью доброту мне Бога молить?
– Я Малуша, – с некоторой неохотой все же ответила она.
– А каких отца-матери дочь?
Нищий взглянул на нее так пристально, будто ответ был ему особенно важен.
– Предслава – мать моя, а отец – Алдан… ну то есть отчим. Я – внучка князя Олега, Олега Предславича!
От ее ответа нищий вздрогнул – или показалось?
– Где ж они? – с тайным нетерпением спросил он. – Где матушка твоя?
– Они уехали из Киева. В Плесковской земле будут жить.
– Это в Плеснеске? – Нищий удивился. – У Етона старого?
– Да нет же. Это где Плесков – в полуночной стороне, у кривичей. На реке Великой. Откуда княгиня наша родом. Они тоже Христовы люди: и родители, и дед мой. Ты молись за них, – важно кивнула Малуша, довольная, что через ее доброту родители тоже получат открытый путь в Царство Божие. – За рабов Божиих Илью, Андрея и Марию… и еще Марию, – добавила она, вспомнив, что ее саму Бог знает под крестильным именем.
– А как же…
Нищий хотел еще что-то спросить, но рядом вдруг вырос Лют Свенельдич.
– Малуша! – окликнул он с досадой и удивлением. – Ты что за дружка себе нашла! А ты, рожа корявая, совесть помни! Ты не один здесь! Ишь, расселся, будто на свадьбе!
При первых же словах его Малуша опомнилась и поспешила дальше: холоп с котлом и девка с коробом хлебов уже ее заждались. И правда, что это она разболталась, будто на повечернице! Оглянулась, но Свенельдич-младший уже пошел дальше, к княгининой избе, забыв о ней и ее собеседнике.
Брат воеводы и раньше был строг с челядью, а с этой зимы, вернувшись из Плеснеска, ходил хмурый…
С того дня Малуша часто думала об одноглазом. Совсем не так, как о Мысляте или Орме из княгининых отроков, но думала. Это же совсем другое! Старый, увечный, страшный, бродяга не мог вызывать в ней того же смятения, как красивые отроки. И Берн, телохранитель Свенельдича-младшего, ей тоже нравился, хоть он на нее, кажется, и не взглянул ни разу… Зато нищий смотрел так, будто она – солнце красное. С чего бы? Что в ней старику? И не от жадности это – не было в нем той стелящейся по земле корысти, как у других попрошаек, готовых за кусок льстить хоть княгининым псам.
На другую неделю одноглазый не пришел, и напрасно Малуша выискивала его среди серых и бурых рубищ, потертых овчин и замызганных свит. Тревожилась: куда пропал? Ушел из Киева? Захворал? Умер? Помолиться бы – да за кого? Она даже имени не ведает.
– Как тебя звать? – первым делом спросила она, когда еще через неделю одноглазый все же объявился возле церковного крыльца.
– Малко кличут. – Он поклонился. – Из Кольца я, из земли Деревской. Ты Малуша, а я Малко! Будто отец да дочь!
Но тут же поправился, видя, как изменилось ее лицо:
– Прости, дева. Знаю – куда мне, пню кривому, в родню тебе, белой березке, набиваться!
– Все люди Христовы – братья и сестры во Христе! – с важностью ответила Малуша, сама себе напоминая, что не к лицу ей чваниться даже перед нищим. – И я не по отцу имя ношу.
– А по кому же?
– Мое имя – Мальфрид. Малфредь, так звали мою бабку. Она была княгиня киевская! – Малуша гордо вскинула голову. – И мое имя родовое. А не по отцу, как у простых девок.
– А кто же отец твой? – с осторожностью, будто боялся спугнуть истину, и все же с жадностью спросил Малко.
– Алдан… – начала Малуша и запнулась: ведь это неправда.
– Ну? – Одноглазый не сводил горячего взора с ее лица.
Малушу никогда не учили думать, будто Алдан – ее отец. Он был родным отцом четырем младшим детям Предславы, но не Добрыне и Малуше. Однако никакого другого отца она не помнила. Знала только, что до того… ну, до брака с Алданом мать жила у древлян… была там замужем… даже за кем-то из малых князей… каких в земле Деревской вовсе уже не осталось. Сама Предслава была русского рода, и Малуша себя причисляла к нему же. А честь и гордость свою связывала с дедом, Олегом Предславичем, что был киевским князем до Ингвара, а теперь сидел в деревском городе Вручем и собирал дань для Эльги и Святослава.
– Ты знаешь ли, кто был твой родной отец? – негромко спросил одноглазый.
Он придвинулся так близко, что Малуша ощутила запах дыма и давно не мытой одежды.
– Да, – поспешно ответила она, отодвигаясь. Не позориться же, признаваясь, что не знаешь отца! – Но… тебе какое дело? – возмутилась она, за гневом скрывая смущение. – Ешь свою похлебку, благослови тебя Бог! – повторила она обычные слова Беляницы и ушла в гридницу.
Было стыдно и того, что она накинулась на невинного человека, и того, что не смогла ответить на такой простой вопрос! Имя отца иные детища запоминают раньше, чем свое собственное! Но мать ничего не рассказывала и не хотела об этом говорить, будто отрезала свое прошлое замужество, оставила где-то за глухой стеной.
Из-за этого случая мысли об одноглазом – то есть Малко – стали еще более навязчивыми. Его-то понятно почему так зовут – ростом он был немногим выше, чем Малуша, которая вытянулась к своим тринадцати годам. Княгиня говорила, что Малуша непременно вырастет еще. Дескать, и мать ее Предслава, и бабка Мальфрид, и прабабка Сфандра – все были рослыми женщинами. «А мужья им, кроме Мальфрид, доставались невысокие», – с улыбкой добавляла княгиня. – «Иначе их чада бы дуб Перунов переросли!» – смеялась молодая боярыня Святана Мистиновна, племянница Эльги.
Если кроме Мальфрид, значит, у матери тоже был невысокий ростом муж? Это не про Алдана – он-то мужчина крупный. Но про кого?
Мать за тридевять земель, до нее не докричаться. Одно время Малуша колебалась, не спросить ли у княгини. Та была добра к ней и порой сама наставляла по шитью, но, сколько ни собиралась Малуша с духом, заговорить о своем отце так и не посмела. В памяти всплывали обрывки разговоров о давней войне – сама Малуша тогда была совсем дитя, – и теперь она вдруг смекнула: уж не та ли война так странно повернула ее судьбу?
