"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
– Будем ночи ждать? – спросил Хавлот.
– А к чему? – отозвался Белча.
– К ночи могут еще вернуться.
– А нам надо? Вон, скутар лежит. Как раз поместимся.
– В домах быстро шарим: чем укрыться, котлы, из еды что найдем. Козу, – Святослав кивнул на еще одну козу, на этот раз серую, привязанную вблизи крайнего дома. – На баб не отвлекаться – времени нет. Сразу все тащим в лодью и отчаливаем. Хавлот, сними вон того клюя, с топором.
Хавлот, имевший при себе лук, наложил стрелу и выстрелил. Хазарин, рубивший плавник, без звука завалился на свою колоду: стрела дрожала в спине между лопаток. Тот, что чинил сети, уставился на него в изумлении.
– Пошли, – сказал Святослав.
И первым встал во весь рост.
Все свое оружие гриди сохранили, щиты и шлемы не понадобились. В деревне оказалось всего четверо мужчин, считая того, застреленного. Остальные едва успели схватить кто нож, кто просто дубину – но это им не помогло против мечей и секир в руках киевских гридей. Быстро обошли все мазанки, в один удар заканчивая с теми, кто обнаружился внутри. Не тронули только детей, что еще не могли говорить. Лежавшие снаружи тела затащили в жилища. Выгребли одеяла из козьих шкур и овечьей шерсти, пару медных котлов, несколько глиняных мисок и ложек – все то, что нужно для похода. Забрали рубахи и обувь, что выглядела получше. Нашли немного зерна и запас вяленой рыбы. Притащили мекающую козу, связав ей ноги. Проверили весла, нашли парус в самой большой из мазанок и столкнули лодью.
Само расположение хазарской рыбачьей деревни указывало на место, где от берега можно отойти сразу на достаточную для лодки глубину. Лодья отчалила от усыпанного серым ракушечником берега и сразу расправила парус. Ветром развеяло отголоски истошных криков умирающих, лишь трое-четверо маленьких детей плакали, еще не понимая толком, какая случилась с ними беда. С глинобитной стены крайнего домика молча взирал на мертвецов последний свидетель – грубо сделанный деревянный крест. А серое пятнышко паруса удалялось на запад и скоро слилось с зеленовато-серой волной…
Видя, что в благополучное возвращение князя верят нарочитые мужи и обе княгини, киевляне поверили тоже, и начавшееся волнение утихло, не успев набрать силу. Если где и возникали разговоры о гневе богов, то быстро умолкали: для его смягчения было сделано все нужное. О том, как княгине искупать свою вину перед ее Богом, никому из посторонних знать не полагалось. Глядя на дело как княгиня, Эльга снова и снова убеждалась в верности своего решения: сейчас, когда Святослав пропал и, возможно, погиб, оставшихся русов и киевлян нужно сплачивать всеми силами, а не бросать друг на друга в кровавой бойне.
Закончилась молотьба. По утрам холодало, летели по ветру желтые листья. Над киевскими горами неслись клинья гусей и лебедей. Эльга вспоминала, как жила год назад в палатионе Маманта, где в эту же пору можно было сидеть на «верхней крыше», накинув мафорий на тонкое шерстяное платье, и глядеть на алеющие в ветвях «пунические яблоки». В рощах близ палатиона тогда уже созревали оливки; еще зеленые, почти незаметные среди листвы, они уже годились для масла. Царевы рабы стояли возле старых олив с большими корзинами, подвешенными на шею, и обеими руками проворно срывали округлые твердые плоды…
Мафорий Эльга и сейчас носила, особенно когда шла в церковь, но поверх теплой свиты и белого шелкового убруса. И мерещилось, будто в нем задержалось благоухание роз и олеандров…
Каждый день Эльга ждала вестей. Люди Мистины на причалах расспрашивали каждого, кто прибывал с нижнего Днепра, но о Святославе никто не слышал. Большая дружина отдыхала перед выходом в полюдье. Пришла пора решать, кто из воевод возглавит поход. Эльга привычно ожидала, что этим займется Асмунд, а Мистина останется при ней вершить дела в Киеве. Все как в прежние лета, пока Святослав еще рос. Эльге вспоминались те последние перед смертью Ингвара два года, что юный сын прожил на севере, в Волховце. Тогда она тоже скучала по Святославу. Но теперь с ней не было Ингвара, и потихоньку совершалось именно то, чего она боялась: в душу холодными каплями, одна за одной, просачивалась уверенность, что сына у нее больше не будет… Первоначальный всплеск недоверия уступал рассудку. Все доводы убеждали, что Святослав погиб. Спасти его могло лишь чудо, а от чуда мы ждем быстроты. Не случись оно скоро, вера в него стремительно тает, и надежда становится чем-то вроде сказки, которую рассказываешь сам себе. Душу заливали осенний холод, серая унылость и промозглая мгла. Свет надежды тускнел день ото дня, и уже усилием воли приходилось поддерживать в себе веру, что солнце вернется.
Эльга часто ездила навестить Прияну. Через несколько дней отважилась показать ей привезенное Улебом серебро: а вдруг здесь есть какая-то вещь Святослава, которой она, Эльга, не заметила у него? Но Прияна ничего из них не узнала. Тем не менее невестка слабела и дурнела от тоски: лихорадка не возвращалась, но молодая женщина оставалась такой же худой, бледной, вялой, а глаза ее приобрели такое выражение, будто она постоянно вглядывается в тот свет, но ничего там не может разглядеть. Эльга уговаривала ее поесть, заставляла выпить греческого вина с медом и травами, приказывала служанкам одеть дитя и вела обоих погулять над Днепром. Еще чего не хватало – сын вернется, а жена исчахла.
Почти всегда Эльга встречала на княжьем дворе Асмунда и радовалась, что хотя бы о дружинных делах может не тревожиться. Отроки всегда должны видеть перед собой «самого главного», который и жить научит, и наградит, и накажет, если что. Уверенный вид воеводы будто намекал: я знаю, где князь, а вам об этом знать не положено, вот и несите свою службу.
Однажды Асмунд отправился провожать княгиню на Святую гору. Пока они ехали по городу, он вел беседу о лодьях и снаряжении для полюдья, но Эльга знала его всю жизнь и понимала: что-то у него на уме есть иное.
– Свенельдича видел вчера, – начал Асмунд еще во дворе. – Потолковали. Сделаем как всегда: я в полюдье пойду, он при тебе останется.
Но когда они вошли в избу, Асмунд сел и посмотрел на Эльгу в упор:
– Только ходить будем против прежнего дольше. Придется в Деревлянь заворачивать.
– Зачем? – насторожилась Эльга. – Ты что-то знаешь?
Слово «Деревлянь» и сейчас, восемь лет спустя, отдавалось в душе тревожным звоном железного била.
– Я ничего не знаю. Мистина такого ничего не говорил. Но не может быть, чтобы про наши дела там не прослышали. А если меня волыняне спросят: где князь, которому мы данью обязаны? И что я им отвечу? Так пусть видят, что русь по-прежнему сильна. Половину большой дружины возьму, половину Свенельдичу оставлю. Чтобы не вышло, как с Ингваром.
Эльге стало страшно. Асмунд не сказал этого, но ей казалось, он почти примирился с мыслью, что Святослав не вернется. Свою тоску и ночную бессонницу она относила на счет материнской тревоги, но Асмунд обо всем судил здраво. Он тоже был привязан к племяннику, которого вырастил, но смотрел на дело как воевода.
А воевода точно знал: без князя дружине нельзя.
Заходя к сестре в эти полгода после ее возвращения от греков, Асмунд всегда так внимательно озирался, будто тут в каждом углу сидело по птице павлину. Обычным своим порядком оглядев стены, занавеси и полки, он снова посмотрел на сестру:
– Ничего не хочешь мне сказать?
– Ты о чем? – Эльга растерялась. – Я ничего не знаю. Откуда мне?
– Ну, думай. – Асмунд встал.
Дня через три после этой странной беседы княгиню попросили в гридницу: пришли бояре. Эльга вошла, закутанная в синий мафорий с золотым греческим узором по краю; при ее появлении мужчины встали со скамей по обе стороны прохода. Следуя к своему «царскому» престолу, она оглядывала лица, здороваясь. Честонег с сыном Воротишей, Себенег с двумя сыновьями, Братилюбовичи, Светимовичи, Доморад, Родислав. С другой стороны воеводы – Мистина, Асмунд, старый Ивор, Вуефаст, Сигдан, кое-кто из молодых.
