"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Она погладила каменную складку рубахи, будто хотела поправить. Вспомнилось, как рука этериарха Саввы лежала на ее руке: успокаивая, прогоняя страх, внушая твердую убежденность, что она поступила верно, нашла именно ту защиту от всякого зла жизни этой и будущей, какая только может быть…
И, как ни мало сходства замечалось меж этим кудрявым юношей и седоусым этериархом, при виде Пастыря она всегда вспоминала сначала Савву, а потом уж Христа. И почему-то казалось, что в этом мараморяном юноше сохранилась частичка человека, которого ей не увидеть больше никогда в жизни.
Эльга сама не очень понимала, почему жалеет об этом. Почти с первой встречи Савва так смотрел на нее, будто желал ласковым взглядом коснуться души; в глазах седого царьградского льва архонтисса росов представала еще молодой, прекрасной, мудрой и добродетельной. Он ничего не знал о ее прошлой жизни: ни о Князе-Медведе, ни об Ингваровом кургане. Он видел в ней деву, спасенную святым Георгием из пасти змея, и радовался, что обрел в ней попутчицу на дороге в Царство Небесное.
Какой-то частью своей сути Эльга и впрямь была этой девой. Но, оставаясь княгиней, не могла стать только ею. Жалела ли она об этом?
А есть ли смысл жалеть?
– О боже Перуне! – раздался вдруг рядом изумленный голос. – Это что такое?
Эльга обернулась: перед ней стоял Святослав. Обрадовалась: ей казалось, что в прошлую встречу они поссорились, ну, то есть не поняли друг друга, и она не решалась больше идти к молодым, хотя ее тянуло к внуку. Как хорошо, что Святослав пришел сам! Она хотела его обнять, но остановилась: взгляд Святослава был прикован к Пастырю.
– Отрок каменный! – Вытаращив глаза, князь рассматривал диво, не приближаясь. – Это кто? Это их бог? Идол?
– Это не идол, поклоняться идолам Господь запрещает, – мягко пояснила Эльга. – Но это сам Бог Иисус Христос.
– А почему с овцой?
– «Я есмь пастырь добрый; пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» [441] – так он говорил. Как всякий пастух заблудших овец в чаще находит, из волчьих зубов изымает и на чистый луг выносит, так и Христос души наши из тьмы извлекает и в райский сад помещает. Потому и Христовы люди в давние времена поклонялись ему в образе пастыря.
– Больно хлипок, – оценил Святослав. – А вот ягненок у него ничего, веселый. Так вот, матушка! – Он повернулся к Эльге, упирая руки в бока и готовый забыть о каменном отроке. – Я насчет пира нашего пришел поговорить. Свирьковна тебе кланяется.
– Как она? – улыбнулась Эльга, радуясь привету от невестки.
– И вот что я решил, – не отвечая, продолжал Святослав: видимо, держал в мыслях эти слова всю дорогу от Олеговой горы до Святой. – Что тебе больше богам служить нельзя – пусть, мы ведь так и договаривались. Но если я, великий князь русский, богов оставлю без благодарности, что мою мать родную в дальнем пути сохранили, то будет мне бесчестье, а богам обида. Потому завтра принесем жертвы, всю дружину и бояр позовем на пир. Такова моя воля.
Эльга слушала и думала: это не сын сейчас с ней разговаривает. Это Прияслава Свирьковна, княгиня молодая. Эльга достаточно хорошо знала Святослава, чтобы отличить, где он говорит сам, а где повторяет чужие слова. Этой речи его научила жена. Но возразить нечего. Он – великий князь русский, обязанный почитать богов. И если жена-княгиня напоминает ему об этом, так ведь для того ее и брали. Для того она, Эльга, и побуждала сына жениться: чтобы себе найти в ней преемницу, а народу дать старшую жрицу Святой горы. Так они и договаривались.
– Это… да. Людям… понравится, – с запинкой отозвалась она и вновь посмотрела на каменного пастыря. – Только я… мне на том пиру быть нельзя.
– Ты – моя мать, княгиня русская. – Святослав встал перед ней и расправил плечи. – Кланяюсь тебе от меня и жены моей и прошу пожаловать ко мне на пир. – Он низко поклонился, коснулся рукой дощатого пола. – А будет воля твоя прийти, или бог тебе не велит – ты и решай.
– За честь спасибо… – отозвалась Эльга, сама задетая тем, как жалко прозвучал ее голос. – Но может, лучше… Не подождать ли, пока… Как Свирьковна сейчас сможет? Не такое для нее время, чтобы жертвы приносить. Подождите, пока разрешится! Не так уж долго осталось.
– Я ей говорил. Но сперва родин ждать, потом еще три месяца. А там за дитя жертвы и на имянаречение пир. Про нынешний повод все забыть успеют. И боги тоже. Нет, мы уж сейчас. А потом – еще раз. Да неужели, – Святослав посмотрел на мать, выразительно перекосив рот, – ты и на имянаречение родного внука не пойдешь?
– Пойду! Это же внук… он дитя…
Эльга пыталась сообразить, не будет ли какого греха в этом. Возможностей согрешить, как она теперь знала, на пути человеческом что луж на дороге после ливня – и не захочешь, а наступишь. Но ведь и греки дают детям имена, устраивают пиры по этому поводу.
– Ну, так я пойду! – Святослав приобнял ее за плечи, прикоснулся лбом к ее повою и вышел. – Будь здорова.
Эльга смотрела ему вслед. Он все сделал как надо: и как князь, и как сын. Она ни в чем не могла его упрекнуть. Почему же душу пронзает чувство горечи и обиды?
Княгиня коснулась каменной руки Пастыря. Василев ураниэ, параклите! [442] «Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша». Создатель и утешитель – вот, кому можно пожаловаться даже на родного сына… на собственное сердце, на нестойкость духа, который трепещет от нынешних и будущих раздоров. Перед ней были два отрока: один живой, другой мраморный. Одного она сама произвела на свет, другой сотворил небо и землю. Но сейчас именно этот второй казался ей куда добрее и ближе, а первый стал непонятным и даже грозным.
Об этом ее предупреждали. Объединяя с Господом и родными по духу, крещение разделит ее с родными по крови, если они язычники. В своем доме они порой не смогут сесть за один стол, разделить пищу. И после смерти их дороги разойдутся окончательно. У Эльги обрывалось сердце при мысли о том, куда проляжет путь Святослава, его жены, детей… Мистины, Улеба, Грозничара и детей Володеи, Станибора и детей Прибыславы, Тородда и детей покойной сестры Беряши, Соколины и детей покойного деверя Хакона, всей плесковской родни… Сколько их, родных и дорогих ей людей, кого ждет ужасная участь!
Но нет. Еще не поздно все изменить. Они молоды. Их дороги еще могут в будущем повернуть в сторону истины Христовой. Если поможет Пастырь Добрый…
А все же зря Прияна затеяла принесение жертв. Беременной бабе не стоит принимать участие в таком деле, пусть она даже княгиня. Она и так сейчас стоит на грани Яви и Нави, незачем ей привлекать дурные глаза к себе и будущему дитяти.
Но разве им объяснишь? Молодые все лучше стариков знают. И сейчас, когда Пастырь проник не просто в Киев, но в княжий род и на Святую гору, понятно, что Святослав и Прияна с особой силой хотят подтвердить свою преданность старым богам.
Что сделать? Как им объяснить?
– А нам кто помешает? – сказала Володея, когда Святослав ушел. – Мы свой пир закатим, не хуже того.
– И куда лучше! – подхватила Прибыслава. – Мы же приправы привезли? Вот пусть мужи киевские наше угощение попробуют и сами убедятся, где брашно вкуснее: когда его ложным богам посвящают или когда оно силой Господней благословлено?
– Себя вспомни! – захохотала Володея. – Как ты у августы за столом чуть не осрамилась!
– Да я… Ну и что? Пусть-ка теперь бояре осрамятся, будут знать силу Господню!
– Ой, бабы! – Эльга взялась за голову, но против воли рассмеялась. – Где я вам здесь хтаподия [443] возьму? Да и не через брашно благодать Господня входит.
– Чего же нет? Помнишь, Полиевк рассказывал, как Христос хлебом и рыбой народ кормил без счета? Кто поел, тот уверовал. И у нас – кто поест, тот уверует. Вот увидишь!
