"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
– Именно так. Платят нам дань, но презирают.
– Чему же дивиться? Уж сколько раз народ твой в пределы Романии являлся, чтобы убивать, жечь, грабить, христиан в полон уводить. И не только в Романии, но и в других странах, кои уже давно Господь посетил.
– Не лучше ли было бы, если бы Русь… стала иной? Когда-то деды наши сюда, в землю Полянскую, приходили, чтобы брать полон, продавать дальше за Хазарское море, а через Греческое море ходить греков грабить. Но они… мы прижились здесь, нашли здесь свой дом. Уже не первое поколение живем. Мы пустили здесь корни, породнились с полянами и с иными родами. Мы говорим языком славян, хотя родной язык наших дедов был северный. Мы не уйдем отсюда, здесь наш дом ныне и навечно. Я вижу, как земли эти будут устроены, а люди на них заживут в мире и согласии.
– Не приметил я, чтобы русы изменили свой обычай. – Ригор покачал головой. – По-прежнему честь свою и славу они видят в грабежах и убийствах. И добрый вождь для них тот, кто ведет к славе земной и сокровищам тленным.
Эльга кивнула. Она очень хорошо знала устремления руси, которая за несколько веков выработала свой, очень стойкий обычай жизни. Таким был ее дядя, Олег Вещий, ее муж Ингвар, ее сын Святослав. За ними стояла русь – многотысячная, разноязыкая дружина, среди которой мало кто умирал там, где рождался, чей дом – лодья, а орудие – меч. Лишь она, женщина, вынужденная держать на плечах землю, пока мужи ходят в походы, не могла не создать себе иные устремления.
– Но это можно изменить, – сказала Эльга. – Есть и среди русов люди, желающие мирно править своей землей и в том находить и богатство, и счастье. Пожинать урожай на вспаханной ниве, а не брать добычу среди огня войны. Но им… нам нужна помощь. Может быть, греков и их властителей. Может быть, Бога.
– На доброе дело Господь не замедлит помощь подать.
– Но не все так быстро делается! Мы знаем, что бывало, когда князья решали отбросить старых богов и принять Христа. Они лишь ввергали державы свои в раздор и войну, сами теряли и власть, и жизнь. Я не хочу Русской земле раздора.
– И дитя человеческое в муках родится. А тут целая держава христианская! Верно, Мораве нелегко пришлось, и Чешской державе, и Болгарскому царству. Однако же устояла в них вера Христова, а болгарский царь уже и признан равным василевсу ромейскому. Так ведь три поколения его предков ради того трудились, учились сами вере христианской и учили свой народ. Коли посадишь дерево, то внуки твои плода дождутся.
– Если князь или княгиня примут Христову веру, они лишь обезглавят свою землю. Никакого добра из этого не вырастет. Нельзя дорогу в Царство Небесное одним прыжком одолеть, так ведь? Сын мой – для руси достойный вождь, власть его будет крепка. И жена должна быть помощницей ему, а не противницей. Но его мать… Мать князя уже вольна распоряжаться собой… чтобы умереть для праха и родиться для Христа.
Эльга посмотрела на Ригора в упор; он слегка переменился в лице.
– Я покажу, что русь может быть другой. Не жестокой и безбожной, а желающей добра и мира со всеми соседями. Я воспитаю внуков так, чтобы они с детства ценили истину Христову и говорили с христианскими народами на одном языке. Но чтобы я обрела свободу идти по этому пути, другая женщина должна быть главой всех женщин Русской земли перед их богами. Поэтому я говорю: оставь Горяну.
– Ты предлагаешь Богу взамен себя? – теперь уже Ригор встал, но опомнился и сел. – Но я не… как могу я решать, которая…
– Которая из нас станет лучшим даром Христу?
– Когда язык младенца от жажды прилип к гортани, ему не отказывают… – Ригор оглянулся на дверь, за которой не так давно скрылась Горяна. – Я не лишу надежды на спасение деву, которая с юных лет имеет влечение к Христу!
– Одна из нас должна служить богам руси и полян. Я служила им двадцать лет. Теперь пришел ее черед. А я пойду дальше. Как бабка и мать моя, вырастив детей, ушли в избу Буры-бабы…
– Кого? – поднял брови Ригор.
– Долго рассказывать. Ты не поймешь. Они исполнили все уроки своей земной жизни и ушли служить чурам и богам. А я, исполнив свой земной урок, пойду искать Христа для руси. Но для этого Горяна должна сменить меня здесь. – Эльга показала в ту сторону, где за тыном двора раскинулось святилище. – Ты понял меня?
Ригор снова встал.
– Не знаю, что сказать тебе, княгиня. Не могу ответить. Не ведаю, где правда. Буду молиться, чтобы наставил Господь. Только Он решит… как будет Его воля святая.
– Иди, – кивнула Эльга, отпуская его. – А я свою волю тебе изложила.
Болгарин ушел. Эльга еще посидела, потом прошла к большой укладке, сбросила подушки, обтянутые куньим мехом, отперла ее, подняла тяжелую крышку, на которой нередко сидела, с усилием вынула ларец, украшенный пластинками резной кости. Поставила перед собой на стол и отомкнула.
Здесь хранились самые дорогие ее уборы: подвески моравской работы, золотые и серебряные, греческие самоцветные и витые северные браслеты, перстни с камнями и эмалью, круглые застежки для греческих накидок и продолговатые – для платья ее северных прабабок. Среди прочего на самом дне таился золотой крест с жемчужинками. Более двадцати лет назад, когда она была одиннадцатилетней девочкой, еще не надевшей поневу, Ульв конунг, отец Ингвара, прислал в дар своей будущей невестке ожерелье греческой работы: из зеленовато-голубых смарагдов и крупных жемчужин, скрепленных между собой золотыми петельками, с круглыми узорными застежками на концах, похожими на динары – это то же, что шеляг сарацинский, только не серебряный, а золотой.
Эльга нахмурилась, пытаясь выловить давнее воспоминание: с этим ожерельем тогда связывали какую-то нелепую повесть о собачьих костях… кто-то съел собаку… или накормил гостей собачьим мясом… И это имело какое-то отношение к ловацкому князю Дивиславу, с которым сама Эльга в первой юности была недолгое время обручена. Но нет, не похоже на него – людей собачатиной кормить. Ну, не важно. Когда ей привезли это ожерелье, на нем висел этот самый крест. Отец сказал, что это знак Христовой веры, и посоветовал снять. Она так и сделала. Ожерелье из смарагдов она носила уже лет двадцать: это был предсвадебный дар Ингвара, а теперь – дань уважения его памяти. А крест все эти годы лежал в ларце. Чего ему сделается? Его и не видел никто.
Эльга осторожно вынула крест из ларца, будто хрупкое птичье перышко. Почему-то рука слегка дрожала. И долго смотрела на него… Неужели этот кусочек золота и есть тот мост, что судьба… или Бог – перекинет для нее из чащи леса Князя-Медведя в небесный сад Царства Божьего?
Или это лишь дорога, видимый отрезок пути, по которому человек всю жизнь свою идет за Христом?
Глава 12
– А покажи мне ту могилу.
Прияна сразу поняла, о чем он. Невеста-сирота перед свадьбой ходит прощаться на могилу родителей, и она тоже ходила, но Святослав хотел увидеть не закрадный приют Сверкера и Гостиславы. И вот теперь они сидели вдвоем под склоном могилы Рагноры: в лето после ее смерти Сверкер успел возвести над погребением матери курган, весьма внушительный, хоть и уступающий размерами могилам ее родичей-мужчин. За восемь лет он порос травой, но в выемке у склона еще стояли горшки с приношениями весенних поминальных дней: обе внучки старой Рагноры не забывали угощать ее. Попробуй такую забыть…
Перед ними расстилалось погребальное поле, покрытое сотнями больших и малых насыпей. У иных на вершине стоял столб с повязанным рушником, кое-где – камни, почти везде в густой траве темнели горшки, кринки, кости и овечьи черепа разного возраста.
– Вон там – курган воеводы Хринга, – рассказывала Прияна. – Он приехал сюда давным-давно, моя бабка тогда была ребенком. В то время ее отец побеждал одного за другим конунгов Северного Пути и присваивал их земли, а тем их родичам, кто уцелел, приходилось уходить в море, искать себе других владений или добычи. Поначалу Хринг со своей дружиной провожал торговых людей, которые ехали на Волгу, к булгарам, за соболями и шелягами. Тогда тут в округе стояли несколько весей и Ольшанск, там жили кривичи и их князья, предки моей матери. Хринг несколько раз съездил с купцами, а потом решил остаться здесь и построил первые стены Свинческа. Он жил здесь долго, при нем торжище разрослось, многие торговые люди и всякие кузнецы начали здесь селиться. Но его сыновьям показалось скучно, они хотели громкой славы и богатой добычи. Они набрали себе дружины и ушли: кто в западные моря, кто в Шелковые страны. И никто не вернулся. Бабка говорила, что они пошли на Дон и Волгу, через хазарские земли, и погибли на обратном пути.
