"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Повисло гнетущее молчание. Каждый в мыслях продолжал: а коли русы к нам дорогу проложили, то и нас то же ждет…
– Так нового сына, чтобы уже был молодец, из печи не вынешь, – вздохнул Путислав. – Или можно? А, Лукома? Ты мудрее всех у нас. Что деды на такой случай советуют?
– В былые времена и не сын князю наследовал. А либо сестрич, либо тот, кого боги изберут в мужья или вдове его, или сестре, или дочери.
– Когда жена моя овдовеет, – Благожит покосился на Кариславу, – поздно будет ей другого мужа искать. А вот дочери… Подскажи, жена, на каком возрасте дочь наша старшая?
– Шестнадцатое лето ей пойдет. – Карислава улыбнулась. – Самая пора.
– Это мысль добрая, – улыбнулся старейшина Родим. – Обычай древний, все по покону… Зятя выбери – чтоб и родом хорош, и собой пригож. Коли людям он по нраву придется – мы землю-мать поцелуем, что после тебя Хотомиров посох ему передадим. А, отцы? – Он огляделся.
– Знаем мы, чего ты так взвеселился, – поддел его Обаюн, муж лет шестидесяти, но бодрый и оживленный; складка губ под седыми усами и морщины у глаз придавали его лицу хитровато-добродушный вид. – Навострился Зорника своего за княжью дочь посватать.
– А чего же и не Зорника? – горячо отозвался Родим. – Чем мой сын плох? На восемнадцатом году, отрок добрый, здоровый, смышленый, к старшим почтительный. У кого есть лучше сын – давайте его сюда, пусть с нами потягается!
– Так мы и потягаемся! – Путислав подался к нему через стол. – За нами дело не станет! И у меня двое старших неженатые пока, один к одному, словно ягоды в бору!
– Без состязания не делается такое дело, – улыбнулся в длинные усы дед Лукома. – Пусть собираются отроки, пусть умения свои показывают. Кто всех удалее, тому и невеста.
Старейшины загомонили. Все знали немало сказаний, где жених для знатной девы выбирается именно так. Возможность посмотреть, как оживает предание, так взбодрила всех, что даже отодвинула из памяти свежее горе.
– А где же невеста? – окликнул с дальнего конца стола старик Межина. – Чой-та не видал я ее в девичьих кругах.
– В Невидье она, – значительно ответил Благожит. – У Толкун-Бабы всем премудростям обучается.
– Так вышел ли срок? Отпустит ли ее Толкун-Баба?
– Придется посла к ней снарядить, – Благожит снова взглянул на жену. – Сходи, подружие моя, разведай. Что-то еще Толкун-Баба про замыслы наши скажет?
Карислава улыбнулась в знак согласия, но лишь одними губами. И отвела глаза.
К Невидье дороги не было. Слабая тропка исчезала еще в сосняке, терялась на рыжей хвое, и дальше идти приходилось наугад. Даже зная, куда направляться, Карислава долго бродила меж деревьев на дне глубокой низины, делала петли, подражая тому пути, которым впервые пришла сюда семилетней девочкой – почти пятнадцать лет назад. Так положено – начиная обучение, в Невидье приходят после долгих блужданий. Нужно время, чтобы оторваться мыслями от дома и родичей, осознать – за спиной никого нет, только молчаливые ели и березы, только равнодушные кусты. Ощутить свое одиночество в дремучей чаще, беззащитность, бесприютность. А потом с благоговением, с робостью и надеждой попросить у Нави помощи и пропитания. Со всем пониманием, что хоть и нет зримого пути в Закрадье, все пути земные ведут именно туда, и никак иначе…
Но вот показались первые заставы того света – могильные насыпи старых волхвов и ведуний. Умерших в Невидье не хоронят на общих родовых жальниках. Бывает, что «знающий» уж слишком силен, его и собственные родичи боятся – тогда здесь ему и упокоиться. А иной раз волхв сам велит и в землю его не класть, а поместить тело на дерево или в избушку на лапах. Такой была Лютица – давних лет волхва, умевшая превращаться в волчицу. Хранительниц древнего наследия, подобных ей, называют «вешча». Рассказывают, что искусство их идет еще с тех времен, когда не мужи, а жены правили в родах человеческих и родство считали по матери, а не по отцу. Пока жива была Лютица-вешча, и князья не смели ничего решать без ее совета. Но давно это было – сама Толкун-Баба видела ее лишь будучи маленькой девочкой. Но до сих пор хранила в тайном месте, в берестяной коробке и шелковом лоскуте, длинный серый волос – от шкуры жены-волчицы. Устроенная в тайном месте домовинка ее давно разрушилась, кости вросли в землю, а дух ее, на незримых волчьих лапах носящийся по родным лесам, видели или чуяли многие.
Между могил снова появилась тропка – здесь уж лучше не блуждать, а идти строго к цели. Показался высокий тын – последняя граница. Перед воротами широкая полоса земли была усыпана золой из погребальных костров, обозначая зримый берег Огненной реки. Каждый раз, как приходится кого хоронить, Толкун-Баба с ее дочерьми отправляются на жальник, а после забирают немного золы и угля. На другой день, когда кострище остынет, Толкун-Баба придет снова, помелом своим сметет полусгоревшие кости, ссыплет в ступу, растолчет, соберет в сосуд и отдаст родичам для погребения. Если не приготовить как следует мертвое для возвращения в мать сыру землю, трудно ему будет вновь на белый свет народиться. Оттого и почет такой Толкун-Бабе – служа смерти, она служит и жизни, помогая умершим вернуться. Трудами ее не скудеет род человеческий. Но оттого и страх такой перед ее помелом или пестом – прикоснись она ими к живому человеку, не прошедшему краду, – и в скором времени быть ему на краде.
У края полосы Карислава остановилась. Поверх старой, побуревшей, прибитой дождями корке золы ясно выделялись несколько горстей свежей, серо-белой, с черными мелкими угольками. Это зола с крады Будима… Семь дней назад лежал он, головой на закат, в красивой свадебной сряде, с новой шапкой под головой, с красным поясом, с венком жениха на груди. В прошлые зимы Карислава сама готовила для сестрича-пасынка одежду на свадьбу – ткала пояса, вышивала сорочки, отделывала свиту. Невесту ему к четырнадцати годам не подыскали, но сколько было об этом говорено на зимних попрядах… Первый жених в роду – княжий сын, сокол ясный.
Но на краду он отправился не один. На смертном ложе, как на брачном, лежала с ним юная дева – Вострёна, Ходунова дочь, Горынина внучка. Худо молодому уходить в Навь, не получив всей своей земной доли – будет возвращаться. Потому для отроков и дев справляют «мертвую свадьбу» – находят жениха или невесту, плетут венки, поют свадебные песни. Но теперь не Хотимировы веки – и жена-то редко когда немедленно уходит вслед за мужем. Однако, когда кинули клич по округе, не желает ли какая дева стать женой княжича в посмертии, одна нашлась. Ведь это почетная доля – уйти «к дедам» вдвоем с княжьим сыном, ясным соколом, и быть его супругой в звездном доме. Даже мать с отцом не стали деву удерживать. Сама Толкун-Баба напоила ее отваром тайных трав и накинула петлю на шею. Как красивы они были, жених и невеста, сокол с лебедушкой, лежащие рядом на ложе, с пышными венками, под шитым свадебным рушником, с украшенным караваем в головах. Весной нельзя было достать сорока снопов, нужных по обычаю, и ложе соорудили из травы, лишь посыпали сверху ржаной соломой из прошлогоднего Велесова снопа. И хотя прожила Вострёна на белом свете всего тринадцать лет, надолго уважительная память о ней в роду останется…
Вздохнув, Карислава коснулась золы кончиками пальцев, провела по лицу, нанося на себя знак принадлежности к Закрадному миру. Иначе не впустит ее Навь, не признает за свою. Угольки скрипели под ногами. Только если она пройдет через краду, Навь пропустит ее за ворота.
На серых бревнах тына виднелась резьба в виде змеиной чешуи: Навь – Змеево владение. За долгие годы ветра и дожди сгладили резьбу, но Карислава, привыкшая к ней, хорошо видела и чешуинки, и глаз Змея возле самых ворот. Остановилась, постучала.
– Кто там такой? – тут же откликнулся из-за тына суровый женский голос. – Человек живой, зверь лютой, дух лесной?
– Это я, Карислава, Истимирова дочь, Благожитова княгиня. Прошу Толкун-Бабу повидаться со мной.
