"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Он еще не опомнился и кипел от возмущения. Отроки его юной дружины сидя и лежа расположились на земле вокруг него, помятые и несколько пристыженные. На своей шкуре они испытали разницу между тем, как чувствуешь себя в предвкушении битвы и как – в ней самой. «Старики», Ингваровы гриди, которых они уже мысленно посадили на завалинку вспоминать ушедший век, вынесли их из пасти смерти чуть ли не на руках.
Но не их вина, что судьба не отвела времени вырасти и окрепнуть. Требовала с них, как со взрослых, уже сейчас. А опыт такими кривыми путями и приходит.
– Убитых у нас с три десятка, – говорил Асмунд собранным боярам, десятским и сотским. – Раненых до полусотни. А дреговичей, кроме тех Хрольвовых бесов в личинах, и не видели. На мост идти – еще людей терять. Через брод рваться – прорвемся, допустим, а там через перестрел опять засека, засада, стрельба, понеси его желвак. Такой ценой пробиваться через клюй знает столько еще засад – а нам это надо? Дойдем мы с тобой, Ивор, вдвоем до Хотимирля, даже сожжем его – за такую цену?
– Не согласный я! – мрачно ответил Ивор. – Тролль его в Хель, Благожита с его Хотимирлем!
– Там поди и взять нечего – чай, не Царьград, – злобно добавил Стегрим. – За что кровью платить – за головешки?
– Не считайте, что я каркаю, но не пожгли бы они нам лодьи, – вставил Лют.
Он подумал: на месте дреговичей я бы непременно хоть попытался.
– Лодьи пожгут, мы вовсе тут сгинем! – кивнул ему Асмунд, будто его радовала такая возможность.
– И я на той первой засеке половину Енаревой сотни оставил, чтобы те желваки ее не заняли и не заставили нас ее осаждать уже с этой стороны.
– А вот это ты молодец! – Асмунд даже просиял, только сейчас подумав о такой опасности. – Как брат твой, почти такой же умный!
– Просто подумал – я бы на их месте так и сделал! – ухмыльнулся польщенный Лют.
– Я говорил – Благожит готовился воевать! – воскликнул Святослав. – Сколько людей собрал! Сколько засек и засад понаделал! Он ждал нас! А мы, как теляти, потащились в эту троллеву глушь малыми силами!
– Чтобы тут пряжу не разводить – идем назад к лодьям, – подвел итог Асмунд. – До утра обождем, отдышимся, а там видно будет.
Он в душе надеялся, что Благожит тоже не жаждет дальнейших схваток и, не дожидаясь, пока в Киеве на него соберут настоящую рать, утром пришлет послов и предложит условия мира. Если только… Благожит и впрямь не готовился к войне по-настоящему и не собрал силы, достаточные, чтобы истребить чужаков всех до одного.
«Что я Эльге скажу? – мельком подумал Асмунд, глянув на Святослава, для которого первый поход мог стать и последним. – На том свете встретимся – она мне руками голову скрутит!»
Ожидания Асмунда насчет послов от Благожита и переговоров вполне могли бы оправдаться. В Благожитовой рати царило ликование, еще немного тревожное, но крепнущее. Разведчики доносили, что русы, постояв на тропе и посовещавшись, потянулись назад. Пока их было решено не трогать, и хотимиричи лишь наблюдали с торжеством и тайной опаской, будто за змеей, что отступает, но еще может ужалить. Дедовская мудрость, Благожитова осторожность и военная удача Путислава принесли плоды. Не в первый раз в эти леса являются чужаки, да и не последний, но целым отсюда никто не уйдет, будь хоть сам Змей Горыныч. Все так и вышло, как задумывали – чуры помогли! Благожит был доволен и горд: когда деды и внуки друг друга уважают и в неразделимом единстве живут, никому их не одолеть, как саму тягу земную!
Теперь можно было подумать и о переговорах.
Но не успели Благожит и вернувшийся в Хотимирль Путислав обсудить дальнейшее, как от моста прибежал отрок от Добычада.
– Там… воевода… – с вытаращенными глазами, он пытался что-то сказать Путиславу, а на князя бросал такие дикие взгляды, будто у того вдруг отросла вторая голова.
К Добычаду за ручей пробрался Лоб – еще сильнее осунувшийся за этот долгий летний день. Был он бледен, на щеке темнели брызги чьей-то крови. Взгляд его больших глаз застыл, и как никогда он был сейчас похож на ходячий череп. Говорить отрок не решался, а лишь знаками звал за собой.
Только тут ратники вспомнили о молодой стае под водительством княжьего сына. Испугавшись, побежали за Лбом.
Тот привел на берег ручья. Сюда постепенно собрались уцелевшие отроки – с перепугу они разбежались по всему лесу.
Но те, что вернулись, уже вытащили на отмель тела своих побратимов. В мокрой насквозь одежде, те лежали в ряд. Вода омыла раны, слизала кровь. У иных лица еще были скрыты под личинами. Но с Будима личину товарищи сняли – сами не верили, что это он. В чертах его застыло изумление, из открытого рта понемногу сочилась вода. На тело ниже шеи отроки набросили чью-то косматую накидку, пряча от глаз ужасную рану.
Но ужасную правду нельзя было скрыть – правду о цене за победу над русами.
Обряды, жертвы богам и мольба чуров не прошли даром. Боги и чуры защитили Хотимирль, не подпустили к нему врагов и не позволили случиться падению рода. Но и плату взяли весомую. Не белую козочку, а лучшего бычка стада Хотимирова – самого сына княжеского, Будимира свет Благожитовича. В нескольких весях женки оплакивали отроков, павших при броде от русских мечей, а самый громкий плач стоял в Хотимирле.
Весть об этом горе разнеслась по войску еще до вечера. Ратники вернулись в Хотимирль, в свой стан, но до покоя было далеко. Варили кашу и похлебку, чтобы подкрепиться после целого дня ратных трудов. Весняки из разных гнезд и волостей ходили от костра к костру, рассказывали и расспрашивали. Выстрелить по русам привелось довольно многим – теперь хвастали наперебой, кому скольких удалось подбить. Рассматривали, пожимаясь и морщась, шесть тел, выловленных из ручья – у брода было слишком мелко, чтобы им утонуть, и вода далеко не унесла тяжелые трупы в кольчугах и шлемах. Теперь это была добыча, но смотрели на них с отвращением и ужасом, как на неких железных змеев с того света. Даже лица мертвых русов казались какими-то нечеловеческими.
Участием же в ближнем бою отличились только отроки Будимовой стаи. Но говорили об этом весьма неохотно. Русы оказались слишком опасной дичью – вроде поднятого из берлоги злого зимнего медведя, что разорвет ловца при малейшей оплошности. Отроков вновь и вновь расспрашивали, как все было у брода, как погиб Будим. Кто убил его – Святослав? Но никто не мог этого сказать. Иные говорили, будто видели Святослава, но у одних он оказывался будто месяц ясный, а у других – будто медведь косматый. Гибели Будима никто не наблюдал – в те мгновения всякий, кто сумел уцелеть и уйти, был озабочен спасением собственной жизни и по сторонам не смотрел.
Уже послали в Невидье за Толкун-Бабой и ее дочерьми – чтобы проводила к дедам княжьего сына как полагается. А у отца и родичей теперь имелась другая забота – месть.
– Не о чем мне теперь с ними разговаривать, кабы им всем со свету сгинуть! – объявил Благожит. Лицо его от вида мертвого сына разом осунулось и застыло, он держал себя в руках, но двигался, будто во сне, управляемый чужими чарами. – Хочу, чтоб ни одного из змеев этих лютых на земле моей не осталось. Пусть деды меня проклянут, пусть земля мои кости не примет, коли буду с ними мира искать. Смерти я их всех хочу – вот что.
На этот случай дедов закон не оставлял различных толкований. Мстит брат за брата, сын за отца, отец за сына.
Старейшины совещались с воеводой; меж ратников ходили разговоры, будто вот нынче ж ночью пойдем на русов, что засели в Кокуриной веси. За это стоял Ведень, родич Будима по матери, а значит, один из первых мстителей за него – мужчина лет тридцати, весьма приглядный собой, со светло-русыми волосами и такой же бородой, с приятными чертами лица и таким же коротким, широким носом, как у его сестер. Сторонников у него нашлось немало: ужас от потери княжьего сына смешивался с неосознанным чувством, будто быстрой местью несчастье можно исправить, умершего – вернуть с полдороги…
