Сэм Хайес - В осколках тумана

Ее руки порхают перед лицом.

Разве у тебя в ушах тоже ничего нет, бабушка? Только пустота?

Она требовательно смотрит на меня. Я смотрю в ее ясные глаза. Она хочет стать для меня тем, кем был для нее Алекс. С Флорой говорить безопасно. Она молчит, и мои мысли будут как в запертом шкафу.

Да, только пустота, — показываю я скрюченными артритом пальцами. — Ничего не осталось.

Флора кивает и снова кладет голову мне на грудь, словно мы просто продолжили начатый в прошлый раз разговор.

Бабушка, тебе грустно?

Нет, — четко черчу я. — Но мне очень, очень жаль.

Перед уходом Джулия ведет меня обратно в комнату, но нас нагоняет медсестра. Меня перемещают в другое крыло здания. Из окна новой комнаты не видно каштанов. Из него вообще ничего не видно. Оно совсем маленькое и под самым потолком. Ванной тоже нет, пол застелен линолеумом, а кровать металлическая. Уголок моего рта едва заметно приподнимается в улыбке, но, к счастью, никто этого не замечает. Комната мне идеально подходит.

— Почему вы переводите ее сюда? Та комната намного лучше. — Джулия вот-вот сорвется на крик.

— Простите, миссис Маршалл, но у нас ограниченное количество комнат. Ваша мать устроила пожар, и, пока мы не наведем порядок, ей придется остаться здесь.

Я сажусь на кровать, и сетка провисает подо мной. Я смотрю на Джулию, впитываю ее тепло. Она вдруг опускается передо мной на колени и изливает на меня сотни вопросов, на которые у меня нет ответа.

Бренна все-таки уговорила меня остаться на ферме.

Она умеет включать обаяние, если ей это выгодно. Для трудного подростка получается у нее совсем неплохо.

— О, пожалуйста, миссис Маршалл! Нам здесь так нравится! — Простые слова, умоляющее личико — и я капитулирую.

Она подхватывает удивленную Флору и сажает ее себе на колени, но моя дочь тут же с них соскальзывает. Однако от Бренны не отходит. Флора тронута ее вниманием. Очевидно, дочери не хватает чего-то, что я не могу ей дать.

Хочешь поиграть? — показывает Флора, но во взгляде Бренны недоумение.

— Ого! — вскрикивает она. — Круто! Обалдеть, как круто! Научи меня.

Я перевожу просьбу Бренны и внимательно смотрю на руки Флоры, которая показывает ответ.

— Она хочет, чтобы ты поиграла с ней в куклы, помогла их одеть. А еще спрашивает, нравятся ли тебе куклы.

— Просто обожаю! — с преувеличенным энтузиазмом отвечает Бренна.

Явно врет. Вполне безобидная афера по сравнению с тем, что происходило в ее жизни раньше; легкий способ червячком проникнуть в мое сердце, использовав Флору. Нет, нельзя концентрироваться на страданиях, что выпали на долю Бренны. Иначе буду особенно внимательна к ней, а девочке сейчас в первую очередь нужно, чтобы к ней относились как к обычному подростку: хвалили, любили, ругали — искренне и справедливо. Удивительно, как быстро она навострилась разговаривать с Флорой, не зная ни одного слова на языке глухонемых. Может, удастся убедить ее с таким же рвением относиться к школьным занятиям? Уже трижды звонили из школы. Бренна прогуливает. Каждый раз я придумывала причину, почему мама не может подойти к телефону, — кормит коз, ушла в магазин купить что-нибудь к чаю, плещется в ванной. Если бы директриса заподозрила, что мама больше не присматривает за детьми, она тут же известила бы службу опеки. И Бренну с Грэдином забрали бы раньше, чем я повесила трубку, а я не уверена, что хочу этого.

Наблюдаю за тем, как Бренна возится с хихикающей Флорой, и понимаю, что привязалась к брату с сестрой. И вопреки здравому смыслу решаю не отдавать их. Моя мать столько лет дарила приемным детям любовь и заботу, и если я сейчас откажусь от этих подростков, то отчасти предам ее.

Вываливаю остатки угля из ящика на каминную решетку и вздыхаю, совсем как мама в моем детстве. Откуда в ней такая привязанность к ферме? И к приемным детям. Мама любила меня, но в душу к себе не пускала. Тепло сочеталось в ней со сдержанностью. А если я заводила речь об отце, она начинала злиться. Совсем малышкой я осознала, что об отце лучше не заговаривать, если я не хочу сердить маму, а будучи девочкой послушной, я этого не хотела. С годами у меня и вовсе пропало желание заглянуть в прошлое. «Не оглядывайся», — гласил мамин девиз.

— Хорошо, хорошо, твоя взяла, — говорю я Бренне, отдавая себе отчет, что очень скоро нас все равно выведут на чистую воду. — Но вы должны пообещать хорошо себя вести. Не подведите меня.

— Конечно, миссис Маршалл! Обещаем! — Бренна облизывает палец и засовывает в сахарницу.

— И в первую очередь это касается школы. Никаких прогулов! И хватит облизывать пальцы. Ужас просто какой-то.

Бренна криво ухмыляется, разглядывая покрытый сахаром, словно инеем, палец.

— Ладно, Флора, пошли к твоим куклам.

Как ни странно, Флора, кажется, понимает, и девочки уходят из кухни. Я слышу, как они поднимаются по скрипучей лестнице, и улыбаюсь. На мгновение я превращаюсь в свою мать.

И только поздно вечером, когда тихонько брожу по дому, проверяя, закрыты ли двери и окна, я жалею о том, что не позвонила в службу опеки.

Под ногами предательски поскрипывают дубовые половицы. Спальни подростков расположены над амбаром, но попасть туда можно только из дома, поднявшись по винтовой лестнице. Под потолком темнеют балки, в комнатах стоит старенькая крашеная мебель, памятная мне с детства. Я вдыхаю запах дерева, и в памяти всплывают полузабытые картинки прошлого: долгие летние дни, полные беспечности, Марри…

На старые кровати мама положила толстые перины, освежила потертый диванчик, на пол постелила коврики, развесила по белым стенам постеры — и готово уютное убежище для настрадавшегося подростка. Маминым приемышам нравилось, что на чердаке у них есть свое собственное логовище.

Подхожу к винтовой лестнице и замираю. Показалось или пахнет спиртным? Медленно поднимаюсь по ступенькам, и запах становится все отчетливее. Выпивох я научилась вычислять давно. По запаху. Дверь в комнату приоткрыта.

Я снова замираю. Сердце словно рассекают надвое.

Шестнадцатилетний мальчишка, у которого пуговицы на пальто в виде медвежат, неловко целует Бренну в губы. От изумления я забываю об осторожности, и половица под ногами издает громкий скрип. Грэдин неторопливо оборачивается, а Бренна испуганным олененком отскакивает в сторону.

Я врываюсь в комнату.

— Нет, нет, Грэдин, ты не должен целовать так сестру! — лепечу я, словно застукала его за воровством печенья. — Так нельзя. — Голос у меня дрожит.