Тереза Френсис - Высшая сила
Почему-то это возродило в ней надежду. Она поняла, что этот мужчина способен на глубокое чувство, он показал это своим отношением к мальчикам. И ее он тоже немножко любит, даже если она того и не заслуживает.
Неожиданно Ник стянул майку через голову, вывернув при этом наизнанку, и бросил на покрывало.
— Я иду купаться с Брэдом.
Келли вновь охватила тоска.
— За что, Боже? — прошептала она. — За что мне это все?
— Келли, успокойся и спи.
Ник стиснул зубы от неудержимого желания, которое охватывало его всякий раз, когда она поворачивалась. В темноте он мог видеть на постели рядом с собой лишь очертания ее тела под ночной рубашкой. Но мысленное представление о ней в тон розовой маленькой рубашке будоражило его кровь.
— Не могу. У меня болят ноги, — тонким, словно у обиженного ребенка голосом отозвалась она. — Когда они под простыней, кажется, что я засунула их в печку.
Ее ноги были ярко-красного цвета, но он был способен обращать внимание только на то, какие они стройные и красивые, и думать только о том, как приятно было бы провести по ним рукой. Он призвал на помощь всю свою выдержку.
— Та зеленая грязь из аптеки не помогла?
— Нет — извини. Тебе пришлось за ней специально ходить.
— Это не важно. Я переживаю только из-за того, что ты мучаешься. Но я же говорил...
— Пожалуйста, не повторяй: «Но я же говорил». На мне была рубашка.
— Короткая рубашка.
— Казни меня, судья. Я забыла, что ноги тоже могут сгореть, и теперь, терплю чертовские муки.
— Боже правый! Кажется, я в первый раз слышу из твоих уст ругательство.
— Будешь меня донимать, еще услышишь. — В темноте послышался ее смех. — Думаю, когда все время имеешь дело с тремя мужиками, невольно опускаешься на их уровень.
— Да, похоже на то. — Он задумался над ее словами. — Это, видимо, для тебя действительно тяжело. Ты всю жизнь провела в окружении женщин. А тут вдруг сплошные ящерицы и стирка.
— Как ты думаешь, Гудини там нормально поживает? — Из темноты донеслось ее хихиканье.
Эти звуки, казалось бы, такие ребяческие и безыскусные, задевали каждый его нерв.
— Донна сказала, что будет за ним присматривать. — Он тоже засмеялся. — Никогда не забуду выражение твоего лица, когда я предложил тебе его подержать. Ты, по-моему, была уверена, что он вцепится тебе в горло.
— В общем, да. А что бы Мери-Элизабет делала в такой ситуации? — спросила она мягко.
Мгновение он хранил молчание, глядя на скользившие по стене отблески фар проходящих машин. Что бы она делала? Единственное, что вызывало его восхищение в характере первой жены, была ее самоуверенность. Если она чего-то и боялась, то он об этом не знал. Она никогда и ни в ком не нуждалась — пока не оказалась при смерти. Но даже тогда она не доверяла ему; даже неизлечимо больная, она сама принимала решения и умела настоять на своем. Ей необходимо было знать, что мальчики не останутся без присмотра. Насколько он помнил, это был ее единственный бескорыстный поступок.
— Она бы не взяла его в руки. Она бы сделала из него ремень и кошелек ему в пару.
— Ох.
Келли беспокойно заерзала, и ее гладкая голень скользнула по его ноге. Ника будто током ударило. Он затаил дыхание и зажмурил глаза — ее волнующие движения воскресили в нем воспоминания о прошлой ночи.
Когда он вчера принес ее в дом, он хотел ее безумно, до боли. Долгое воздержание начинало сказываться, а искушение было слишком велико.
Ее неожиданное опьянение очаровало его. Процедура ее раздевания стала для него изощренной пыткой. От ее тела у него захватывало дух. Мягкость кремовой кожи, свежесть каждой черты, каждого изгиба... Он жаждал любви, и уже ничто в мире не могло бы остановить его.
И никогда еще он не был так раздосадован, так зол. Он был зол не на нее, но на себя — вдвойне за то, что так легко позабыл все данные себе обещания. Собственная слабость вызывала у него отвращение.
Он снова почувствовал, как матрас прогнулся от ее движений.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— Немного лучше. — Голос у нее был сонный, мягкий и нежный. — Мне кажется, обезболивающее подействовало. Я только пытаюсь найти удобное положение.
Он испытал сильнейший приступ сексуального напряжения. «Да, я тоже», — мрачно подумал он. Ее замечание было невинным, как и она сама. Может, это и остановило его вчера ночью? Прошлой ночью желание обладать ею пересилило все. Он не мог думать ни о чем другом.
Его спасло только то, что она отключилась. Он хотел, чтобы она все осознавала и испытывала желание. Он улыбнулся. Она и в самом деле испытывала желание — с этим как раз все было в порядке. Но с сознанием было значительно хуже. Если бы Келли не опьянела, она бы уже не была девственницей.
Он услышал мягкое, ровное дыхание и понял, что Келли заснула — наконец-то. Все к лучшему; он знал, что такое мучиться от боли. Она беспокойно раскинулась во сне. Ее рука скользнула по его шее и опустилась на грудь. От этого прикосновения по его телу прошла дрожь.
Его по-прежнему влекло к ней. Она была абсолютно трезва и, судя по дыханию, спала, но он вожделел ее ничуть не меньше, чем прошлой ночью. Отпустит ли его когда-нибудь эта страсть?
Он поднял ее руку со своей груди и, поцеловав в ладонь, положил ее на подушку. На него пахнуло свежим запахом ее духов, и огонь в жилах разгорелся с новой силой. Невыносимо. Если бы она не обгорела на солнце...
Келли открыла глаза и увидела, что ночные тени померкли. Она отлично выспалась. Осторожное движение ногами вызвало приступ боли, напомнившей ей о вчерашней глупости. Новая попытка несколько ослабила неприятные ощущения.
Прислушавшись, она не уловила никакого шума в соседней комнате. Видимо, мальчики все еще спали. Должно быть, совсем рано. Возле нее матрас прогибался под тяжестью тела Ника. Ее губы расплылись в улыбке. Она не одна. Вот ей и довелось проснуться рядом с мужчиной. Осторожно, стараясь не разбудить его, она перевернулась.
Ник лежал лицом к ней, подсунув одну руку себе под подушку, а другую положив на кровать между ними ладонью вверх, будто в манящем жесте. Она где-то слышала, что настоящее испытание для брака — это увидеть своего супруга сразу после пробуждения. В неясном предутреннем свете он был очень даже ничего себе — такой милый. В нем угадывалась какая-то уязвимость, и он по-прежнему был самым красивым из всех мужчин, каких она встречала.
Она подняла руку и протянула к нему. Он шевельнулся, и она замерла. «Господи, не дай ему проснуться, — попросила она. — Дай мне полюбоваться на него такого — беззащитного и умиротворенного. Еще чуть-чуть».
