"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
– Так это мне вперед русов по той же дороге ехать придется. Они небось уже тронулись дальше. Мне их не обогнать.
– Заводных коней у них почти не осталось, все они наши теперь, – напомнил Миляй. – А у тебя будет конь заводной, ты вдвое быстрее них поскачешь. И товарища тебе дам, только не мешкай. Прямо сейчас и снаряжайся. У них, может, раненые есть, они пока в себя придут, пока что… Тропочками проберетесь к переправе, погляди, прошли уже или нет, да и поезжайте. Ну, хоть попытайся! Я бы сам поехал, да на кого эту всю дружину брошу? Мне князь ее поручил.
Хотелось ответить: «Нет, куда мне?» Но все, у кого Берест привык спрашивать совета и от кого ожидать указа, были мертвы. Отец, дед, дядька Родима, боярин Гвездобор… Он один на свете, и это значит, что некому за него думать. Теперь его род – эта вот Миляева дружина. Земля Деревская ждет от них помощи. И Красила поехал за помощью…
Берест молча взял две шкурки и сунул за пазуху.
– Ночью постараюсь оторваться, – сказал он, вставая. – Они же станут где-то ночевать… Я тем временем вперед уйду.
– Так и сделай!
– Второго коня сам себе выберу… Если Липняк не нашелся еще, возьму Косача с собой. Он отрок толковый.
– Бери кого хочешь! Хоть Твердяту тебе отдам. Поспешай, отроче! Нелегкая тебя дорога ждет, да чуры не оставят! Проберешься!
Берест вышел и направился к лошадям. Сам не верил, что, едва выскочив из схватки, едва отдышавшись, толком не поев, отправляется в другую, и впрямь весьма опасную и долгую, дорогу.
Миляй угадал, что за шкурки попали к ним в руки и для чего предназначались. Он лишь не догадался, как дорого они стоят в глазах русов. Так дорого, что за ними кияне полезут хоть в Навь через Огненную реку.
И что самое опасное место сейчас не на Моравской дороге, а здесь, в Божищах…
Лошади были на месте. Малинский отрок уверял, что увести их отсюда некуда, что дружина боярина Миляя живет здесь и только здесь может хранить всю свою добычу. Еще в ранних сумерках убедились, что он сказал правду: лошадей выгнали из городца поить. Там внутри не было колодца, а на три десятка лошадей воды не натаскаешься.
Если бы речь шла только о лошадях, то отбить их можно было бы сейчас, на водопое. Но никакого груза при них, понятное дело, уже не было, а вернуть требовалось не столько самих лошадей, сколько груз одной из них. Вон той, гнедой черногривки, которую вел получивший стрелу в глаз бедняга Бури…
Холм, на котором стояло городище, возвышался среди болотистого леса, но был свободен от растительности. Сам вал не особенно высок – как обычно в тех городцах, что изначально устраивались как святилища и лишь после, от военной нужды, становились укреплениями. Вал был явно очень старый – про такие обычно ходят предания, как их возводили осилки, ушедшие потом жить под землю, или выдают за могилу какого-нибудь древнего Колебана-волота. Поверх вала шел тын, намного новее и крепче, явно от последней, Олеговой войны. С внешней стороны тын превышал человеческий рост раза в полтора, но с внутренней доходил человеку только до груди. Это было видно, потому что внутри городца по валу описывал круги дозорный. Ворота, единственный проход внутрь вала, тоже были новые, дубовые. И запертые.
Русы попали сюда в самом конце короткого дня предзимья – едва успели оглядеться, как сумерки сгустились, обещая непроглядную, глухую ночь. Почти тридцать лошадей не унесешь на руках – они оставили на тропе четкий след кованых копыт, комки навоза. Но вести дружину по этому следу Мистина счел неразумным. Может, за первой засекой, на которую наткнулся Доброш, уже не было стрелков, но дальше могла обнаружиться еще одна. И сколько их будет? Каждая могла стоить русам потерь, а Мистина и так был зол из-за шести убитых на переправе и дороге. Нужно было искать обходной путь, чтобы подобраться к похитителям с такой стороны, откуда они не ждут.
Малинский отрок обходной путь помнил нетвердо, но изо всех сил старался вспомнить. Не раз терял едва заметную тропу, морщил лоб, пытаясь узнать приметы. Говорил, что сам ходил здесь всего раза три-четыре, и то всегда вместе с местными. Хорошо, что совсем недавно здесь кто-то один проезжал верхом, и порой попадались отпечатки копыт.
Двоих древлян, связанных, везли позади на заводных лошадях. Их оставили на случай, если отрок не справится. На то, чтобы вытянуть из них нужные сведения, ушло бы время, да и как знать, куда еще заведут? А с малинским отроком Мистина договорился быстро.
– Послушай, у тебя ведь была в Малине семья? – с неожиданным дружелюбием сказал он, после того как разослал своих людей.
Липняк молчал. Повадка киевского воеводы так быстро сменилась с безразлично-угрожающей на приветливую, как будто он сей миг узнал в этом дрожащем, тощем отроке своего приятеля. Но Липняк не поверил этому дружелюбию. Будто оборотень прямо на глазах оборотился…
– Ты что, был сирота? – оживленно подхватил Свенельдич-младший и улыбнулся. – У тебя в Малине никого не было и тебе не за кого мстить?
– Есть! – собравшись с духом, Липняк хотел взглянуть на них, но взгляд, будто к нему были привязаны каменные грузила, не поднялся выше витой серебряной гривны на груди старшего воеводы. – Есть у меня за кого мстить! – отчаянно продолжал он, стараясь думать, что покойные родичи сейчас видят его из Вырея. – Мать у меня увели! И сестер двух!
– К нам попали три женщины из твоей семьи? – Старший воевода едва ли не обрадовался этому известию. – И ты единственный мужчина, от кого они могут ждать помощи?
Липняк молчал, не пытаясь больше поднять глаз. Над ним издеваются. Какая от него помощь, щенка слепого? Сколько ни учил отец его, сынка единственного… И себя-то не уберег…
– Ты можешь им помочь. Хочешь, чтобы они получили свободу и вернулись домой?
Вот тут Липняк поднял взгляд. Старший воевода смотрел на него не как поначалу: его серые глаза казались понимающими и добрыми, лишь чуть отстраненными. Поневоле возникало чувство: это друг. А с таким могучим другом сам Змей Горыныч не страшен…
Только он сам и есть Змей Горыныч.
– Сдается мне, брате, он нам не верит, – воевода мельком глянул на своего младшего брата: тот смотрел на Липняка с лукавой улыбкой на ярких устах. – А напрасно. Мы ведь ему предлагаем честную сделку. Он показывает нам дорогу к тому месту, где держат наших лошадей, а я даю волю его матери и двум сестрам. Сразу, как только вернусь в Киев. Да неужели свои мать и сестры не стоят в его глазах каких-то чужих лошадей? Что покон родовой об этом говорит?
Липняк не хотел ему отвечать, но в памяти само собой всплыло крепко затверженное еще в раннем детстве. «А се покон седьмой – род свой превыше всего береги, во всякой беде родичам помощь подавай по всем своим силам».
– Послушай, отроче! – ласково, как родному меньшому брату, сказал Лют и даже слегка наклонился к пленнику. – Мы тебе истовое дело предлагаем. Твоих мать и сестер жидины увезут на Волгу, продадут за море Гурганское, и будут они там всю жизнь сарацинам ноги мыть. И все такое. И по тебе плакать, потому что ты умрешь прямо сегодня, еще и звезды не взойдут. И очень больно умрешь. А кто-то из тех двоих, – он кивнул в сторону, где сидели двое других пленников, – все равно покажет это ваше урочище. Второй глаз пожалеет, как первый вынут ножом каленым. И мы вернем наших лошадей. Но только ты умрешь, отчаянно желая смерти поскорее, а твои женщины сгинут в чужих краях. А можешь ведь жить дальше. Со всей семьей. Разве не лучше?
Все это Липняк видел очень хорошо. И мучительную смерть, и возвращение домой, в Малин, чтобы снова жить с матерью и сестрами… Эта прежняя жизнь и сейчас еще казалась ему совсем близкой, как будто она потерялась где-то неподалеку. Нужно лишь чуть подождать – она вернется.
Берест сказал ему, что так оно и бывает. К тому, что жизнь изменилась навсегда, привыкают не сразу.
– Вы…
Он запнулся, не смея в лицо сказать Свенельдичам «вы обманете».
