"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Гости стали разъезжаться из Хольмгарда лишь еще через день. До полудня на господском дворе было сонное царство – и волшебные гусли не разбудят, – потом похмельный народ начал подниматься. Пили пиво, ходили в баню, выгоняя хмель и головную боль. Снова до ночи сидели за разговорами о разных делах, о военных походах, прошлых и будущих. Сигват не появился, хотя Сванхейд отчасти ожидала его, не думая, что он откажется от попытки оставить последнее слово за собой.
Но вот отчалили последние лодьи, ушли к мосту телеги и верховые лошади лужан. Бер особенно долго прощался с Гостяем, тем круглолицым молодцем, который бодрее всех откликнулся на призыв отправиться в поход. Они сдружились еще в день пира, во время состязаний. Как Бер потом рассказал, Гостяй был сыном Иногостя, старейшины Бележской волости, но сам Иногость уже совсем одряхлел и почти ни во что не вмешивался.
– Говорит, сестра у него есть, девка, красная ягодка в бору, – поведал Бер, когда гости уехали. – И что прошлой зимой присватывался к ней Сигват для Добро́ты. Почти, дескать, сговорились. А я возьми и расскажи ему, как Доброта на Купалии тебя отбить пытался. Они и обиделись. Жабу ему теперь дадут у Иногостя, а не девку.
– Тебе не предлагали? – полюбопытствовала Сванхейд.
– Дроттнинг, ты ясновидящая!
– Ты подумай об этом. Друзья на Луге нам могут пригодиться.
– Дроттнинг, да неужели ты допускаешь мысль, что не о том я думал все эти… – Бер возвел глаза к серому небу, подсчитывая, – пять дней и пять ночей, что они здесь были? у Сигвата на Луге родня и друзья в трех-четырех волостях. Я надеюсь, теперь их станет поменьше. Но и нам такие друзья не помешают.
После отъезда гостей Хольмгард показался опустевшим. Теперь хозяевам и челяди надолго хватит дела наводить порядок, прибираться, считать припасы на предстоящую зиму.
И, словно желая подвести черту, под вечер пошел снег. Дал знать, что пора забиваться по избам, а девкам и бабам приниматься за пряжу.
После того снег валил каждый день. Вскоре справили Сварожинки. Девушки собирали кур и прочие припасы, сообща готовили ужин, приносили жертвы Сварогу и Макоши, начинали пряжу, а потом звали парней на угощение. По обычаю первые супредки происходили в доме у невесты Волха, и девушки из Словенска явились к Мальфрид. Уже не было среди них тех, с кем она пряла прошлой зимой, а весной вила венки и стояла в кругу: и Чаронега, и Весень, и прочие старшие девы за осень вышли замуж и теперь сидели в беседе с бабами. Их места заняли новые – те, что весной впервые надели поневы.
Чуть позже, когда можно было явиться и парням, пришел Дедич, с гуслями, как обещал. Теперь Мальфрид уже знала, что его присутствие очень ценится словенскими девами. Прошлой зимой она думала, все липнут к нему из любви к игре и песням, но теперь поняла – не только. Уже год все в округе знали, что этой зимой он будет выбирать себе новую жену взамен покойной. Только Мальфрид, ничего о здешних делах не ведавшая, не различила этих надежд на лицах своих новых подруг. Хоть Дедич и был вдвое старше всех невест и к тому же вдовец, знатный род, близость к богам, искусство певца делали его завидным женихом.
Но теперь все понимали: с этими надеждами покончено. Дедич сидел напротив Мальфрид, на самом светлом месте, и видел только ее. Он не мог свататься к невесте Волха и знал это лучше всех. Даже говорить об этом было бы дерзостью перед господином вод. Но каждый звук его золотых струн раздавался для нее; сидя друг против друга, они уже казались связанными, как два берега одной реки.
В эту пору гости из Словенска приходили в Хольмгард по мосту у Новых Дворов: Волхов встал, плавать по нему было уже нельзя, но ступать на лед еще опасались. Весь его покрывал мутный серый лед в разводах и наплывах, в которых еще угадывались волны застывшего течения. Большие белые пятна снега чередовались с желтовато-бурым, и как никогда Волхов напоминал исполинского змея, уже задремавшего перед долгим зимним сном.
Каждый из пасмурных дней тянулся долго, но однообразная вереница их промелькнула стрелой. Незаметно приблизилась самая длинная ночь года. В Перыни на Волховой могиле двенадцать дней жгли костер, в обчинах пировали. Хозяев Хольмгарда там не было – они давали пир у себя, и окрестные старейшины навещали их в следующее дни. Ни Сигват, ни кто-то из его родичей на йольский пир не явились. Правда, их и не звали. Сванхейд не без тревоги ожидала окончания праздников: после йоля каждый вождь отправлялся собирать свою дань. Вестим с дружиной шел на юго-восток, на Мсту и вокруг Ильмень-озера, а Сигват – на северо-запад, на Лугу.
– Боюсь, как бы весной тебе не пришлось схватиться с ним за то, чтобы получить княжескую долю, – сказала Сванхейд Вестиму, когда он пришел попрощаться с ней перед отъездом. – Раз он не явился ко мне даже на йоль, значит, считает все наши связи разорванными. Дивно было бы, если бы он порвал со мной, но сохранил верность Святославу.
– Если он не выплатит князю его долю, имена его торговых людей не попадут в Святославову грамоту к цесарю и его бобры с куницами не поедут в Царьград, – напомнил Вестим. – Ему придется или съесть их, или… искать для себя другие торги. Но на Волжский путь он не пройдет. Даже если я не остановлю его здесь, его остановит Тородд в Смоленске. В Плескове ему тоже не будут рады. В Ладоге его встретит Ингвар. Остается, правда, Полоцк, Рагневальд не подчиняется Святославу и может заводить своих союзников. Но что-то я не слышал, чтобы летигола позволяла торговым людям свободно ездить через их земли к морю. Рагневальд прошел там с большим войском и уже который год рассказывает об этом, как о величайшем подвиге. Так что, госпожа, все наладится. Сигват не безумен и не захочет из тщеславия погубить себя. Он одумается к концу зимы, когда придет пора решать, как быть дальше.
Сванхейд, умудренная опытом долгой жизни и знанием людей, могла бы сказать: никогда не следует чересчур полагаться на чужое благоразумие, и это именно та ошибка, в которую порой впадает умный человек. Но даже она не могла применить эту мудрость к племяннику супруга, что родился и вырос в зрелого мужа у нее на глазах.
– Меня тревожит то, что он молчит, – лишь вздохнула Сванхейд. – Затаился, ровно змей под корягой.
– Или он признал себя побежденным и ему стыдно показаться нам на глаза, – попытался ободрить ее Бер.
Мальфрид в эту пору сидела дома – она носила дитя уже пять месяцев, оно начало шевелиться, толкалось внутри. Девки, прибегая ее проведать, с хохотом рассказывали о своих забавах: как к ним в беседу пришел «медведь» в шкуре и стал ловить всех одну за другой, как весело это было и как жутко. Делая вид, будто тоже смеется, Мальфрид радовалась, что у нее есть хороший предлог уклониться от этих игрищ. Ровно год назад она вырвалась из-под власти своего медведя. Где-то в глубине ее души в эти темные длинные ночи таился страх – а что, если он придет за ней? Потянет назад в чащу? Успокаивала ее не столько дальность расстояния, сколько мощь ее здешнего покровителя. Ведь, чтобы ее заполучить, Князю-Медведю придется выдержать схватку с Князем-Змеем.
На супредки в Словенск и в Новые Дворы за мостом, где жил Вестим, Мальфрид этой зимой не ходила; она чувствовала себя настолько хорошо, насколько это возможно, но дитя Ящера следовало беречь. Девки с того берега часто приходили к ней, и в избу Бера набивалось столько народа, сколько там могло поместиться. Положение Мальфрид теперь уже было заметно даже под широким хенгерком, и девки поневоле таращили на нее глаза. Она продолжала ходить с косой и очельем, что при ее располневшем стане было так же уместно, как если бы Бер нацепил головное покрывало своей бабки. Но это для обычных людей. Если дева получает дитя от высших сил, она по-прежнему считается девой. Женой она становится уже потом – после того, как родит божественное дитя, выполнит свой священный урок.
В вечер посиделок в Хольмгарде и получили первые вести о Сигвате.
