"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
– Ты ведь еще в Перыни не бывала? – обратился Дедич к Мальфрид.
– Не случалось.
По любопытству в глазах жреца она догадалась: он поехал с ними, чтобы по дороге получше разглядеть ее. До этого они виделись несколько раз, но всегда в толпе – на посиделках или на пиру, – в полутьме, при лучинах или масляных светильниках на столе. Теперь и Мальфрид впервые увидела Дедича при дневном свете и то и дело поглядывала ему в лицо, дивясь про себя, почему его внешность кажется такой яркой и необычной. Темно-русые волосы, черные густые брови, яркие голубые глаза и рыжая борода – будто все стихии в нем сошлись: земля и небо, огонь и вода. И голос у него был такой красивый – низкий и притом мягкий, что хотелось слушать его без конца – неважно, о чем будет речь. К тому же она видела, что нравится ему, и это приятно будоражило. Впервые за много лет отправив в Перынь невесту, Хольмгард не ударил лицом в грязь!
– Знаешь, почему священно для словен место сие?
– Там погребен Волх, сын Словенов. Только я не знаю… – Мальфрид смутилась, – как он был и сыном Словеновым, и… богом речным?
– Буду ему славу петь – услышишь, как все было. Наши-то сызмальства знают. – Дедич оглянулся на девушек в другой лодье, которые перешептывались, издалека разглядывая наряд Мальфрид. – А ты ведь из дальних краев. У вас там, видно, иные боги?
– В Киеве Перуна превыше всех богов почитают. – Говоря это, Мальфрид вспомнила, как ходила в церковь Ильи вместе с княгиней Эльгой, но никому не следовало знать, что она была крещена. – Слыхала я там сказания про Кия-Сварога, как он Змея в плуг запряг и валы Змиевы пропахал, про жену его Улыбу и сыновей [568]. В Деревах поют про Дулеба Старого и его двенадцать сыновей, что дали начала двенадцати коленам деревским. А в Плескове… – она вздохнула, – в Плескове за жертвой богам и дедам Князь-Медведь приходит.
– А у нас князь речной – Волх. В человеческом обличии он через смерть прошел, стал вечен и бессмертен, как боги. Сам Волхов от крови его протек. И от нас, и от внуков наших даже памяти не останется, а он будет жить, пока солнце светит и реки по земле текут.
Мальфрид почтительно наклонила голову: она уже знала, каким поклонением на Ильмень-озере окружено само имя Волхова. В Киеве она привыкла к Днепру: к его огромной ширине, кручам на правом берегу и неоглядной дали на левом, к его островам, заросшим ивой, к лепесткам парусов на синей глади. Величиной Волхов несколько уступал Днепру, хотя тоже был рекой весьма внушительной – широкой и глубокой. Для жителей своих берегов он и стал главным божеством, как для киян и полян – Перун. Словене знали Перуна и приносили ему жертвы в урочные дни, но о почитании Волхова не забывали ни на час. Волхов зримо воплощал для них все, что связывают с Велесом, богом того света. Податель пищи, дорога в дальние края, источник богатств и опасностей, Волхов, текущий из небесного Ильмень-озера в бездну озера Нево, был для них живым стволом Сыра-Матера-Дуба, соединяющего мир земной с Подземельем и Занебесьем. В нем они выискивали предзнаменования, его молили о милости. В его притоках они видели и отпрысков Волховой семьи, и своих прародителей; Ильмерой и Шелонью звали жену и сестру Волха, от которых предание выводило местные старшие роды, обитавшие здесь уже лет пятьсот.
Госпожа Сванхейд относилась к Волхову с не меньшим почтением, чем все прочие, – она ведь прожила близ него целых пятьдесят лет.
– Он узнает тебя, когда проснется, – сказала прабабка Мальфрид, когда они в первые дни после приезда девушки прогуливались по берегу, тогда еще укрытому снегом. – Он проводил в мир мертвых стольких твоих предков, что сразу заметит еще одну дочь нашего рода.
Мальфрид не сомневалась, что это правда. Здесь же, к востоку от Хольмгарда, за кузницами под внешней стороной старого вала, раскинулся жальник, где варяги и словене уже лет двести хоронили своих мертвых. Где-то там лежали все эти Хаконы, Тородды, Эйрики и Олавы. Курганы конунгов, хорошо видные благодаря своей высоте даже под снегом, Сванхейд показала ей первым делом. Ведь это были и ее, Мальфрид, отдаленные предки.
Сванхейд приняла ее как свою правнучку и наследницу, деву из Хольмгарда, уже поэтому достойную уважения и поддержки. О делах, что привели к появлению на свет Колоска, Сванхейд не допытывалась. Она, правда, слегка переменилась в лице при виде младенца, которого Мальфрид сама взяла на руки, перед тем как войти в гридницу, но тут же черты ее прояснились. Вот теперь Сванхейд получила ответы на вопросы, которые напрасно задавала год назад, после встречи с Эльгой. Стало ясно, почему княгиня киевская среди зимы пустилась в столь далекий путь: ради сохранения такой тайны стоило ехать на край света. Но хотя дело оказалось неприятное, госпожа не ощущала гнева. Она была строга, но не бессердечна, а из долгой жизни вынесла знание того, как обыкновенно для людей совершать ошибки. Особенно для молодых, которым все, что случается в их жизни, кажется не только первым, но единственным и вечным.
Главное, о чем она подумала, глядя в лицо Малуши, еще носившее следы лесных испытаний: она ведь вызвала к себе эту девушку, свою правнучку, потому что хотела ей помочь. И та в самом деле очень нуждается в помощи.
– Как его имя? – лишь спросила Сванхейд, знаком приказав передать ей младенца.
Видя, как уверенно прабабка держит ее чадо, Мальфрид вспомнила: у Сванхейд было одиннадцать своих детей, да и часть внуков родились в ее доме. И сразу успокоилась – для Сванхейд ценен всякий отпрыск рода, а тем более первенец в поколении праправнуков. У старой госпожи было уже заготовлено все, что потребуется для ее погребения, в том числе узорный короб от повозки, и сделаны все распоряжения; стоя в преддверии Закрадья, иначе страны Хель, она обрадовалась возможности увидеть еще одно, уже столь отдаленное колено своих потомков.
– Я зову его Колоском. Когда я рожала, были дожинки, Бура-баба принесла мне колосок из того пучка, что зовется «спор». В нем заключена вся сила нив плесковских, все богатство плодов земных. Я ему науз сделала, чтобы всегда свой спор носил и удачи не растерял.
– Это не настоящее имя, – промолвила Сванхейд и усмехнулась: – В нашем роду никого еще не звали… Колоском!
Мальфрид промолчала, поняв намек. Для детеныша Князя-Медведя этого имени хватило бы. А чтобы получить другое, которое носил кто-то из предков, ребенок должен быть признан сыном иного, человеческого рода. Обычно это происходит, когда его берет на руки отец…
Сванхейд знала это еще лучше самой Мальфрид. Больше она ни о чем не спросила, еще не решив, как оценить это наполовину свое, а наполовину «темное» дитя.
Лодки шли к Ильменю. Исток Волхова так широк, что заметной границы между озером и рекой нет; берега, и без того далекие, постепенно расходятся еще дальше, и не поймешь, с какого мгновения находишься уже в озере. Границу отмечала сама Перынь – с воды виднелся зеленый бор, окружавший «Волхову могилу». Весной Мальфрид бывала с девушками в роще между Словенском и Перынью, но в само святилище пока не заглядывала. Сейчас каждый взмах весел усиливал ее волнение: она приближалась к самому сердцу словенского племени, к священному источнику его жизненной силы. Здесь умер Волх, и с этого места кровь из его груди потекла, обращаясь в могучую реку.
На низких берегах издалека был виден холм, поросший сосновым бором. Там, за бором, и крылось святилище. Мальфрид со спутниками приближалась к нему с воды и с востока, как солнце, и еще издали казалось, будто некая сила, живущая на плоском песчаном холме под соснами, уже ее приметила и не сводит невидимых глаз. Мурашки побежали по спине. Мальфрид отвернулась, бросила невольный взгляд на воды реки… Да ведь это божество – здесь! Она уже у него в руках. Перынь и все, что в ней есть, – лишь средоточие, знак. А само божество, его тело и дух – здесь, в этой широкой реке, покрытой бликами, будто исполинский змей – чешуйками.
