"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
– Вот и хорошо. – Сванхейд благосклонно кивнула. – А когда ты привезешь ее сюда ко мне и я буду знать, что ей не причинено вреда, мы и подумаем, какую дружину сможем собрать для похода на чудь.
Вечер начинался как обычно, как всякий из одинаковых зимних вечеров, и не было никаких предвестий к тому, что он переменит всю жизнь Олегова рода. Как начало темнеть, Ута отвела Свеню, своего младшего, в избу к Предславе, а сами они вдвоем отправились на павечерницу к Гостёне – Кетилевой жене, своей невестке. На беседу к Гостёне собирались бабы из трех-четырех весей. Молодухи с девками сидели отдельно, у Еленицы в Выбутах. Улеб, старший сын Уты, пошел туда. По годам ему давным-давно пора было ходить с женатыми молодцами, и Ута все надеялась, что он здесь себе кого-нибудь высмотрит.
Когда со двора пришли сказать, что явился некий отрок и просит позволения войти, бабы загомонили, принялись хохотать.
– Ой, девки, – выросшие вместе женщины до последнего зуба друг друга называют по привычке девками, – а вот нам и жаних!
– Орешков-то принес хоть?
– Давно к нам парни не заглядывали, я уж было соскучилася!
– Перепутал, скажи, заблудился! Невест ему здесь нет!
– Через реку пусть дует!
– Орешки пусть оставит!
– Не, пусть заходит! Может, и приглянется кто!
– Ты, что ли, клюка старая?
– Я не я, а вон Баюновна у нас чем не невеста? Четыре зуба еще осталось!
– Да я того жаниха на один зуб положу, другим прихлопну!
Однако упрямый гость «дуть через реку» отказывался: он хотел видеть не кого-нибудь, а Уту!
Та испугалась: не стряслось ли чего дома? Свеня с Предславиными чадами оставлен, Улеб в Выбуты пошел – не сцепился ли там с кем? Всю жизнь Ута за кого-нибудь тревожилась, всегда на руках был целый выводок. Никак она не могла привыкнуть, что прошла жизнь, разлетелись дети из гнезда, только и заботы теперь, что долги нитки водить.
Когда гость вошел, все притихли: было любопытно. Одет он был по-варяжски и явно не здешний. А Ута при виде него почему-то сразу вспомнила второго своего сына, Велерада. Даже сердце оборвалось. Ростом, станом, повадкой гость сразу кого-то ей напомнил, еще пока она не могла разглядеть лица.
Парень у двери сбросил на спину худ, стянул шапку, без робости поклонился бабьему собранию. Заблестели при лучинах полудлинные светлые волосы – роскошные кольца золотые, любая девка позавидует. Ута невольно прижала руку ко рту: она могла бы поклясться, что знает его почти так же хорошо, как родных сыновей, только имени не ведает! Да что же за морок такой!
– Будьте живы, матери почтенные, – громко объявил пришелец по-славянски, и голос его тоже Уте что-то напомнил. – Да пошлет вам Макошь здоровья, чад умножения, хозяйства прибавления!
– И ты будь здоров! – улыбаясь такой бойкости, сказала Гостёна. – Чей сын, откуда к нам? С чем пожаловал?
– Родом я с Волхова-реки, из Холм-города, Тородда и Бериславы сын, Свандры и Улеба внук, Домолюбы и Вальгарда тоже внук, Судогостя и Годонеги правнук. Звать меня Берислав.
Тут все бабы завопили: это же плесковских князей отпрыск, варягинского воеводы племянник! Ута, Гостёна и Предслава вскочили разом. Сын Беряши! Их родич, сестрич! Все три наперегонки устремились к пришельцу, будто к ним жар-птица влетела. Теперь Ута поняла, кого он ей напомнил: ростом и станом – своего отца Тородда, а лицом, пожалуй, племянника, Эльгиного Святослава. Лоб, глаза, брови, скулы – почти тот же Святослав, только нос другой: не вздернутый, а наоборот, кончик немного загнут книзу, будто клюв.
Другой бы отрок смутился, но только не этот. Он знал, что здешняя родня ему обрадуется, и оттого заранее сам был рад. Ута даже заплакала, когда его обнимала, словно ее сын родной вернулся. Незнакомый сын давно умершей сестры был чуть ли не лучше своего – будто поклон от Беряши с того света.
С Беряшей, Эльгиной младшей родной сестрой, Ута в последний раз виделась двадцать пять лет назад, когда сама еще невестой уезжала в Киев. Бериславе тогда едва исполнилось двенадцать, а через два или три года ее увезли в Хольмгард, чтобы выдать за Тородда. Всю жизнь она прожила на Волхове, пока Ута была в Киеве, и до самой ее смерти им так и не пришлось больше свидеться. Уте она запомнилась юной девой в новой жесткой поневе, и теперь не верилось, что этот молодец старше Беряши годами – ее сын.
Гостёна не могла уйти, но Ута с Предславой простились с беседой и повели сестрича в Вальгардову избу. Ута с самого своего приезда жила там: от семьи ее стрыя Вальгарда в Варягине давным-давно никого не осталось, изба стояла пустая и служила для гостей. А теперь, когда Свенельдич увез в Киев двоих детей, Ута поселилась там втроем с Улебом и Свеней. Самым старшим и самым младшим из всего выводка, только их ей судьба и оставила.
Топить баню было уже поздно – стемнело давно, однако женщинам забот хватило: десять человек разместить, накормить. Любопытствовали, по какому случаю сестрич вдруг к ним заявился. Ута подумала, не померла ли старуха Сванхейд, но бодрый, оживленный вид гостя не обещал горестных вестей.
Не желая утомлять племянника, Ута собиралась подождать с расспросами до завтра. Но когда Берислав и пятеро его отроков – остальных забрала Предслава – сидел за Вальгардовым большим столом и ел кашу с солониной, не удержалась. Начала спрашивать: о Сванхейд, о Соколине и ее детях, о том, что слышно от его отца и сестер.
– А ты к нам не по невест ли приехал? – пошутил Улеб: новый брат ему тоже понравился, как всякий доброжелательный человек.
– Не по невест, но вроде того, – загадочно ответил Бер и отложил ложку. – Госпожа Сванхейд, бабка моя, – объявил он, повернувшись к Уте, – приказала, чтобы я привез к ней девушку по имени Мальфрид, нашу родственницу. Нам правду сказали, что ее держит в плену в дальней чаще ужасный колдун-оборотень?
Судимер перед расставанием немало тревожился, это было видно.
– В Будгоще не говори никому, куда ты собрался, – просил он Бера еще перед отъездом из Хольмгарда. – Хоть это и не их дело ныне, но все же помнят, что прежнего Князя-Медведя за девку убили, а он все-таки им сын…
– Я никому не собираюсь ничего говорить, – утешил его Бер. – Когда имеешь дело с колдунами, то чем меньше болтовни, тем надежнее. Я еще успею прославиться, когда вернусь с победой, девой и головой дракона… то есть медве… словом, чудовища.
– Какой головой! – испугался Судимер. – Я же тебе толковал – нельзя его трогать!
– Я пошутил! Я его не трону. Если только он не попытается меня убить.
Судимеру было рано возвращаться в Плесков: ему требовалось завершить кольцо, обойдя еще пять-шесть волостей между Шелонью и Чудским озером. А Беру, чтобы успеть обернуться туда и обратно, предстояло ехать прямо сейчас. Время для путешествия наступало самое неудачное: летом его можно было бы совершить по воде, зимой еще легче – на санях по льду. Но сейчас сочли за счастье, что успели пересечь Ильмень в лодьях. В Будгоще наняли лошадей.
У Бера было с собой десять отроков – ради чести и возможных дорожных превратностей. Несмотря на самую унылую и неприятную пору года, в путь он пустился охотно: юность радуется любой перемене, особенно сулящей приключения и славу. В Плескове он никогда еще не был и не знал никого из тамошней родни, хотя о многих был наслышан. Приятно будет повидать новые места, познакомиться с родичами. К тому же шла пора павечерниц, и немало места в мыслях Бера занимали еще незнакомые плесковские девы, с которыми он не состоял в родстве. А осенний ветер, холод, бьющий в лицо влажный снег девятнадцатилетнему парню в хорошей одежде и на добром коне были нипочем.
Судимер ходил несколько мрачный, опасаясь за последствия той застольной беседы. Он не мог скрывать от Сванхейд известия о ее родной правнучке, но тревожился, что не к добру все это дело с Малушей выплыло наружу. Шепотом проклинал «всех этих баб», сам толком не зная, кого имеет в виду. Оставалось надеяться на благоразумие Бера, который, хоть и имел склонность к лишней прямоте, все же был наделен должной осмотрительностью.
