"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
– Как ты не понимаешь! – Горяна приблизилась к нему, будто надеялась, что с близкого расстояния ее слова лучше дойдут. – Половины тебя мне не надо. Только всего целиком.
– Да я… – Улеб обнял ее, будто не имело смысла объяснять на словах. – Да я весь готов…
Если он и думал о Горяне по ночам, то уж точно не о посмертной участи ее души.
– Вот, а говоришь, не обещал! – Горяна отстранилась. – Говоришь, что весь готов, а сам только плоть свою мне предлагаешь, что из праха сотворена и в прах обратится. После смерти души крещеных людей в Господе будут пребывать блаженно, а язычников – в муку вечную пойдут. Зачем нам здесь встречаться, если по смерти нас такая различная участь ожидает? Хочешь быть со мной – будь везде, и на земле, и в Царствии Небесном. Или везде – или никак.
Она отвернулась и быстро пошла по дорожке к палатиону. Улеб шумно вздохнул ей вслед и пробормотал что-то о йотуновой матери. Хорошая девка, красивая, – но с какой же придурью!
Дней через десять после царского приема архонтисса Росии получила еще один дар – куда более весомый и внушительный, чем даже чаша с полутысячей милиарисиев. Эльга, Ута и другие женщины проводили утро в триклинии; на столе лежала греческая мужская сорочка полосатого шелка – «эсофорион», – и они пытались разобраться в устройстве ее ворота. Тот состоял из двух отдельных частей, сшитых из узорного шелка: их можно было застегнуть на две пуговки, пришитые по сторонам шеи, и тогда на груди под горлом получался цветной прямоугольник, или расстегнуть, давая доступ воздуху к груди. Все богатые греки ходили в таких: красиво и удобно, и Ута хотела понять, как это кроить.
– Гуннар, ты мечом работаешь или рыбу ловишь? – доносился со двора голос Мистины, занятого обучением отроков. – Ты что – рыбак? Что ты машешь из-за плеча, будто удочку закидываешь? Вообразил себя Тором, хочешь поймать Мировую Змею?
Его голос заглушил грохот колес по плитам двора: въехала телега, запряженная парой волов. На телеге лежало нечто размером с бычка, окутанное рогожей. Прервав упражнения, отроки окружили телегу; послали за Мардонием, управителем, чтобы раздобыл салазки. На телеге оказался мараморяный престол с высокой резной спинкой – настоящий «трон». На белых опорах его были вырезаны жуткие чудища со звериным телом и человеческой головой, на сиденье и спинке выложен узор из красного и зеленого камня. Выглядел он не новым: видимо, давно уже стоял в каком-то из многочисленных царских палатионов.
– Это твоей светлости от василевса Романа, – пояснили Эльге посланцы папия, когда подарок выгрузили на плиты двора и все русы сбежались посмотреть на такое диво. – Он просит взять трон с собой в Росию, ибо со времен царицы Савской не находилось в варварских странах равной тебе знатной жены, и ты достойна сидеть на троне, как никто другой.
Часть вторая
– Передайте князю: я, его мать, заклинаю его не делать никаких глуп… не совершать ничего важного, пока мы не вернемся! – говорила Эльга, на причале проастия Маманта, прощаясь с Улебом и другими людьми Святослава. – Здесь все еще только начинается. Мы с греками всего лишь высказали друг другу свои желания, но пока совсем не ясно, кто одолеет. Костинтин сделал глупость, когда лишил Святослава княжеского дара, но я постараюсь, чтобы он это понял. Может быть, мы еще добьемся своего. Пусть он дождется меня. Пока в Киеве нет никого из больших людей, кроме него и Асмунда, нужно просто быть осторожнее.
Миновало три дня после долгой череды приемов в Мега Палатионе. Сегодня уезжали домой купцы, и с ними отправлялись пятеро посланцев Святослава с их людьми. Эльга провожала их с тревогой. Ее и саму наполнял гнев при мысли об оскорблении, нанесенном сыну, а какова покажется эта весть ему самому! Даже сарацинским послам передают подарки для их эмиров, этого требует порядок царских приемов. Святославу же, князю союзной державы, не передали ничего, будто его вовсе нет на свете! Эльга не сомневалась: Константин распорядился так сгоряча, оскорбленный сватовством варвара к его дочерям. Но он должен одуматься и понять: пусть не как зять, но как союзник Святослав ему нужен.
Первая попытка не удалась. Но тот, кто сдается после первой неудачи, никакой удачи и не заслуживает. Истину эту Эльга усвоила хотя бы из опыта своего мужа – первый поход Ингвара на этих же самых греков закончился разгромом, но пару лет спустя он добился своего. Она была полна решимости продолжать борьбу: для того и приехали. Только бы Святослав не наломал дров в первом порыве гнева и негодования!
– Напомни ему, что его мать, ее сестры и послы двадцати князей остаются здесь, у греков, – добавил Мистина. – И пока они не вернутся, размахивать руками опасно – особенно если в руках оружие.
В числе этих заложников мира оставались отец, мать и сестра самого Улеба. Поэтому, глядя, как он обнимает по очереди Мистину, Уту и Святану, Эльга верила: Улеб сделает все, чтобы удержать Святослава от порожденных гневом глупостей.
Только потом он подошел к Горяне. Она тоже, как и вся свита Эльги, явилась в гавань Маманта провожать уезжающих, но стояла поодаль, приветливо кивая подходящим проститься купцам.
– Горяна…
– Я Зоя, – мягко поправила она.
– Ну какая ты зая? – вздохнул Улеб.
– Сие значит «жизнь». Я для новой жизни родилась во святой купели, и прежней Горяны больше нет.
Улеб еще раз вздохнул. Он бы предпочел прежнюю Горяну; с ней тоже приходилось нелегко, но нынешняя говорила с ним будто из-за каменной стены.
– Улебушка… – забыв прежнюю суровость, она шагнула к нему вплотную и обеими руками взяла его руку. – Если бы ты знал… О чем мы спорим с тобой? Если бы ты только знал, какое счастье, какое блаженство… Все грехи прежние, сама тень смерти с меня крещением смыта, теперь я перед Богом, будто перед солнцем… Душа моя теперь – капля росы, что от солнца горит, будто диамант драгоценный, сама солнцу подобна, хоть и не может вместить даже малую частицу его. Это такое счастье! Ты бы сам все понял, если бы это испытал. Зачем упрямишься? Ты же хороший человек, добрый, ты можешь понять… Я тебе счастья хочу. Ты подумай об этом, а когда вновь свидимся, скажешь.
Улеб промолчал. Сердце болело и от грядущей разлуки – возможно, очень длительной, – и от того, что солнце греческого бога совершенно заслонило для Горяны весь остальной белый свет. Но сейчас его больше волновало, что он скажет своему князю по прибытии домой.
Но вот купеческие корабли ушли, Ута вытерла слезы разлуки с сыном. Мысли Эльги и послов уже устремлялись к дальнейшим шагам.
Первые дни прошли довольно тихо. Семь дней после крещения, пока не смыто с тела освященное миро, Эльга каждый день посещала богослужения в ближайшем женском монастыре, но из Города новостей не поступало.
Подошла суббота, когда Эльге предстояло ехать на службу не куда-нибудь, а в Святую Софию. Наутро она ждала, сидя на «верхней крыше», откуда и увидела не без радости, как во двор во главе вестиаритов входит этериарх Савва Торгер. Она встретила его, спустившись в триклиний; ему и его приближенным предложили передохнуть и выпить прохладной мурсы после поездки по жаркому солнцу.
– Я не вижу здесь тех бойких молодых людей, приближенных твоего сына, – заметил Савва, оглядываясь с кубком в руке. – Они не желают меня видеть, или это правда, что я слышал, – они уехали?
– Ты слышал правду, – многозначительно кивнула Эльга. – Они уехали.
– Неужели остались недовольны приемом?
– Моему сыну не было передано даже медного фоллиса. Мы не могли понять это иначе как оскорбление.
– Если тебя это утешит, могу сказать: василевс и синклит тоже остались недовольны тем днем после Рождества Богоматери.
– Вот как? – выразительно изумилась Эльга. – По-моему, если они остались недовольны моими дарами, то жадность их величиной со все Греческое море!
