"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Эльга помолчала. Сколь ни велика была разница в обычаях греческих и русских застолий, кое-что их объединяло: места не равны и распределяются по чести. Она заколебалась: оскорбительным казалось равнять себя с боярынями, пусть и старшими над всеми служанками. По уму, с этими двумя должны бы сидеть Ута и Живляна. Но выше их – только две царицы, а требовать себе равенства с царицами Эльга не могла.
Грянул орган. Обе августы уже сидели за своим столом, и позади каждой стояла богато одетая служанка, зачем-то держа над головой госпожи золотой жезл.
Под звуки органа в триклиний чередой потянулись разодетые женщины: сначала гречанки, за ними – спутницы Эльги. Каждая в свой черед, по чину, подходила к возвышению цариц и простиралась перед ними ниц, после чего трапезит-стольник поднимал их и разводил по местам. При виде своих Эльга немного успокоилась: невольно она тревожилась за княгинь и боярынь, брошенных где-то в блистательных чащобах Мега Палатиона.
Подумала о своих мужчинах: они обедали с Константином где-то в другом месте. Но эти, возглавляемые Олегом Предславичем и Мистиной, уж как-нибудь справятся сами.
– Ведь твоя светлость наречена дочерью Елены августы во святом крещении, – почтительно напомнил атриклиний. По его беспокойному виду становилось ясно, что упрямство Эльги нарушает принятый порядок и ставит его в затруднительное положение. – А значит, будет уместно проявить дочернее почтение. Ведь тебе позволено приветствовать августейших особ, не совершая проскинесис, а лишь наклонением головы.
В это время Феофано что-то крикнула со своего места, глядя на Эльгу, и весело улыбнулась.
– Ее светлость Феофано просит архонтиссу Эльгу поскорее сесть и позволить приступить к трапезе, ибо она голодна.
Атриклиний вновь поклонился, указывая на кресло посреди отдельного стола. В глазах его мелькнула мольба, и Эльга подумала: а ведь с него спросят, что гостью усадить не смог. Кресло же было сплошь покрыто резными пластинами слоновой кости, так что казалось, будто оно целиком и выточено из нее. На сиденье лежала подушка цветного шелка с золотой каймой.
Две зосты патрикии, стоя возле своих мест, посматривали на нее в ожидании: что выкинет эта «царица Савская» с крайних северных пределов, где совершенно не знают обхождения? И все ее русские спутницы, стоя вдоль своего стола, глядели с тревогой: что идет не так? Им и без того-то было не по себе.
Дочернее почтение, он сказал! Эльга глянула на верхний стол: Елена августа улыбнулась ей все той же заученной улыбкой. Все они правы: она приехала сюда, в чужой дом, и, крестившись, приняла его правила. Требуя чего-то сверх правил, она не делает себе чести. Пожалуй, на сегодня она уже довольно надерзила.
И Эльга, совершив требуемое наклонение головы в знак благодарности за приглашение к трапезе, наконец позволила усадить себя. Атриклиний перевел дух, и в поклоне его явственно угадывалась признательность.
Вокруг столов пошел какой-то чин, размахивая кропилом и брызгая на столы и гостей чем-то пахучим, почти как в церкви. Слуги начали вносить блюда и расставлять по столам: для цариц, для Эльги, ее двух сотрапезниц, по большому столу, вдоль которого с одной стороны уселись приближенные цариц, а с другой – женщины Эльги. Никто еще не ел, гостьи жадно разглядывали убранство трапезы. На шелковой скатерти, вышитой золотыми цветами и фруктами, сияла золотая посуда – большие и малые блюда, миски, кувшины и кубки, разные сосуды и корчажки с чем-то непонятным, похожим на густой кисель или разноцветную сметану. Возле малых блюд лежали золотые ножи и вильца. Увидев их, Эльга усмехнулась про себя, поминая добрым словом Савву Торгера: хоть что-то знакомое.
Вышел священник в лиловом, расшитом золотом облачении, прочел молитву. Потом Елена августа кивнула и взялась за золотые вильца.
Где-то рядом запели. Эльга оглянулась, но никаких певцов не увидела. Пение доносилось из-за шитых шелковых занавесей между столпами цветного мармароса, отделявших боковые части триклиния. Пели, будто в церкви: так же слаженно, нежно и красиво.
– Кто это поет? – спросила она у патрикии, сидевшей справа: кажется, ее звали Павлина.
– Апостолиты.
– Кто это?
– Певчие храма Апостолов. Твоя светлость ведь бывала на церковной службе?
– Да, бывала. А почему они поют здесь – ведь тут не храм?
– Они поют василикии. Это славословия в честь августейших особ.
Слуги стали подносить Эльге блюда: предлагали сначала ей, потом двум ее сотрапезницам. На блюдах лежала все какая-то зелень: зеленые листья, кольца свежего лука, шарики овечьего мягкого сыра, все это полито оливковым маслом, посыпано резаными травами, черным перцем и окружено золотыми ломтиками лимона. Если Эльга кивала в знак одобрения, прислужник большими серебряными вильцами перекладывал часть снеди на блюдо перед Эльгой, потом брал кусочек лимона, выдавливал сок на зеленые листья и кланялся: кушайте, госпожа архонтисса.
Что такое лимоны, она уже знала: в палатион Маманта их не раз привозили среди прочего овоща, все русы по очереди смеялись друг над другом, когда чуть ли не каждый пытался откусить от этого золотого плода, столь соблазнительного на вид, а потом выпучивал глаза, принимался рыдать и плеваться от кислятины и полоскал рот водой с медом. Однако, если немного побрызгать его соком на зелень, то она получалась лишь приятно кисловатой и хорошо сочеталась с сыром.
Слуги подносили все новые блюда: запеченный овечий сыр, перемешанный с травами, обсыпанный жареными орехами и облитый оливковым маслом в смеси с давленым чесноком и лимонным соком. Тончайшие ломтики соленой и копченой рыбы, красной и белой, среди зеленых листьев, оливок и порезанных ягод сики. Креветки, тушенные с чесноком и еще какой-то остро пахнущей приправой, разложенные среди половинок вареных перепелиных яиц и жареных орехов. Прислужники подавали Эльге одно блюдо за другим, но Эльга благоразумно пробовала от каждого лишь понемногу: от обилия непривычных запахов ей уже сжимало горло. А может, от того, что она сегодня утром почти не ела от волнения, и теперь голод заявил о себе. Смело она клала в рот лишь то, что узнавала: яйца, сыр, хлеб.
Потом все эти блюда убрали, и появилась новая вереница слуг. Оказалось, что настоящий обед начинается лишь сейчас.
На широких золотых блюдах лежали целые запеченные рыбины, пышно разукрашенные зеленью, плодами и цветами. Эльга уже знала, что среда – постный день, поэтому мяса не подавали, но зато рыбные и овощные блюда поражали обилием и разнообразием. Сквозь зелень салатных листьев и россыпи оливок проглядывала поджаристая корочка запеченной на углях рыбы, блестящая от жира. На шеях осетров зеленели венки из петрушки, в глаза были вставлены черные оливки и будто посматривали с мольбой на гостей: съешь меня поскорее! Причем костей внутри не оказалось: их вынули, заложили внутрь туши приправы и начинки, а потом искусно придали рыбинам вид целых. Каждая возлежала на пышном ложе из варенных с приправами овощей, в окружении виноградных листьев и ягод.
Узорные золотые блюда и кувшины плыли перед глазами, сверкая, будто маленькие солнца. Рябило в глазах, и само обилие золота создавало ощущение чего-то невероятного, разрывало связь рассудка с окружающей явью. Эльга не то что не видела раньше ничего подобного – она и вообразить не могла. Не думала, что на всем свете есть столько золота, сколько находилось в этом триклинии. Отблеск золотых блюд придавал всему поданному божественный вид, так что обычная, в общем-то, рыба внушала скорее благоговение, чем желание ее съесть. На таких блюдах даже простая репа показалась бы пищей богов. Но что именно подавали, было, в общем, все равно – изумление не давало сосредоточиться на еде. Ослепленные блеском самоцветов глаза обманывали разум: кладя что-нибудь в рот, Эльга невольно ожидала, что сейчас на зубах захрустит драгоценный камешек.
Прямо перед ней стоял кубок, сплошь усаженный смарагдами размером с ягоду земляники, а по цвету – точь-в-точь как ее глаза: голубовато-зеленые.
