"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Но возможно, они остались у порогов, этих троллевых каменных гряд. Уже бывавший здесь Эйрик конунг с самого начала говорил: в реку Дуну следует входить сразу, как сойдет лед, пока вода стоит высоко. Потому что на много переходов вверх она перекрыта порогами и каменистыми мелями. А местные жители хорошо знают свою реку и нападают на чужаков, пытающихся подняться по течению, именно у порогов, где те все силы вынуждены бросать на проводку кораблей.
– Что, поспать под крышей нам сегодня не грозит? Приказывать готовиться к ночи?
Рагнвальд обернулся: это подошел Эйрик и глядел в сторону догорающего городища. На его бурой походной одежде осела сажа, и даже на рыжеватой редкой бородке что-то чернело. Зато он горделиво опирался на свой бродекс – ростовой топор, – который называл Ясеневым Троллем. Дважды он сам принимал участие в битвах у порогов и покрушил этим Троллем немало земгалов. Роста и силы ему было не занимать, а длинная рукоять топора легко доставала вражескую голову поверх кромки щита.
Рагнвальд огляделся. У подножия холма, где на вершине стоял город, имелись огороженные навесы, но сейчас там все полнилось гарью и дымом, не подпускавшим близко ни людей, ни животных.
– Пусть сейчас, пока светло, нарубят жердей и сделают загородки для скота, потом разложат костры на берегу, а потом ставят шатры, – распорядился Рагнвальд.
– Всю ночь дышать этой вонищей! – поморщился Эйрик.
– Это запах победы, мой друг! – Рагнвальд хлопнул его по плечу.
– Что возьмем из скотины?
– Да пусть быка и зарежут. – Рагнвальд выбрал взглядом большую бурую гору среди стада. – И людям, и пленным хватит. Он все равно мне не нравится.
Эйрик кивнул и отошел. Он был старше лет на семь, и его признал конунгом тинг в Сигтуне, в то время как Рагнвальд мог притязать на звание всего лишь «морского» конунга – только знатный род давал ему преимущество перед сотнями разбойников, называвших себя конунгами лишь потому, что у них имелась какая-нибудь полугнилая лохань с рваным парусом и гордым названием. Тем не менее Эйрик с самого начала, еще пока они только обсуждали этот поход, признал Рагнвальда главным. Хотя войска собрал не меньше. Рагнвальд подозревал, что Эйрику вовсе не так уж хочется быть вожаком и он вовсе не прочь, если кто-нибудь более уверенный и решительный станет давать ему дружеские указания. Так или иначе, поладили они отлично и перед выходом, принося жертвы в святилище Сигтуны, поклялись делить пополам все, что удастся раздобыть…
Вик Хейдабьюр, 1-й год с тех пор, как Харальд сын Горма провозгласил себя конунгом всей Дании.
Знатность рода еще не обещает удачи. Рагнвальд сын Сигтрюгга, потомок ютландских Инглингов, мог перечислить всех своих предков, восходящих прямо к Одину, но ими прошлой зимой исчерпывалось почти все его достояние.
Осенью, когда он сошел с корабля у причалов Слиас-фьорда, все встречные смотрели на него так, будто он явился с того света. А здесь ведь не долины Северного Пути, где любого незнакомца считают троллем – здесь Хейдабьюр, старейший в Ютландии вик, куда каждое лето являются сотни чужаков. Люди будто знали, что за весть он принес. Рагнвальд даже понадеялся, что так оно и есть. Пусть бы какой-нибудь корабль опередил его, пусть бы здесь уже все знали, и ему не придется рассказывать Харальду и Гуннхильд, почему их надежды и усилия оказались напрасны.
Во главе своей дружины Рагнвальд шел по вымощенным поперечными плахами улочкам Хейдабьюра – уже малолюдным, как обычно в зимнюю часть года. Было еще не холодно, но моросящий дождь дышал зимним унынием. После осенних пиров половина народу разъехалась, многие из почти вплотную стоящих домишек под треугольными тростниковыми крышами пусты и заперты, лишь чернеют на кольях плетня засохшие куски жертвенного мяса. Корабли уже вытащены на берег, упрятаны в сараи, лодки вдоль ручья перевернуты и накрыты просмоленными кожами.
За Рагнвальдом следовал знаменосец со стягом, трубач трубил в рог, подавая всем весть о приближении вождя, и народ разбегался, чтобы в тесноте не попасть под ноги. Хирдманы шли в полном снаряжении, и Рагнвальд слышал за собой дружный топот ног и в такт ему стук кольчужных подолов по опущенным щитам. Все это подбадривало его, и он высоко держал голову под шерстяным худом, надвинутым на глаза от мороси.
Только один человек – уже немолодой, с заметной сединой в темной бороде, в дорогущей шапке на черной кунице, не посторонился с дороги, а так и застыл у колодца, не сводя глаз с приближающегося Рагнвальда. Из-под серого плаща виднелся зеленый кафтан с серебряной тесьмой на вороте, а на груди, на серебряной толстой цепи, висел узорный крест в виде человечка с раскинутыми руками.
– Здравствуй, Оддвар! – крикнул Рагнвальд, подходя.
– Конунг, ты не умер! – одновременно воскликнул тот.
– Что? – Рагнвальд остановился, и стук позади него стих. – Я не умер. Тебя это огорчает?
– Меня это радует… но удивляет… – уточнил Оддвар, не сводя с него вытаращенных глаз. – Ты же… То есть здесь все знают, что ты умер в Норвегии.
– Я умер? – повторил Рагнвальд, собиравшийся рассказать нечто в этом роде, но не о себе. – Кто это сказал?
– Я не знаю… С месяц назад об этом везде говорили. Какие-то норвежцы… Не знаю, кто именно рассказал конунгу, но, должно быть, это были надежные люди. Конунг определенно им поверил!
– Ты говоришь о моем свояке Харальде? – уточнил Рагнвальд. – Сыне Горма?
– Разумеется. Слава богу, у нас тут осталось не так много конунгов… в общем, он один и остался.
Повисло молчание. Женщины с деревянными ведрами, закутанные в широкие короткие накидки, застыли возле дубового колодезного сруба, глядя на мужчин со смесью опаски и любопытства – в зимнее затишье они уже не ждали таких занимательных зрелищ.
– Что это значит? – наконец спросил Рагнвальд, уже догадываясь – что.
– Э… – Оддвар попятился. – Рагнвальд конунг, я тебя очень уважаю… И даже с дядей твоим я никогда не ссорился, хотя он, ты знаешь, очень не любил наших… Но давай ты пойдешь в Слиасторп и спросишь обо всем у Харальда конунга, хорошо?
Рагнвальд не заметил, чтобы кто-то его обгонял, но по пути в Слиасторп слухи его опередили. Еще шагая через луговину, где дремали под навесом и прямо на вялой траве за загородкой мохнатые круторогие бычки, он издалека заметил в воротах усадьбы что-то яркое. Красный, как спелая ягода, хенгерок и синяя накидка на одном плече, блестящие нагрудные застежки, медно-рыжие волосы, собранные назад и завязанные узлом на затылке…
– Регне! – Бледная, с огромными глазами, Гуннхильд побежала ему навстречу, уронила накидку прямо на землю, но не остановилась, пока едва не уткнулась ему в грудь.
Отряд замер за его спиной.
– Регне! – Гуннхильд протянула к нему руки, но почему-то не решалась прикоснуться. – Это правда ты? Это не мары меня морочат? Я не сплю?
Голос ее задрожал, на глазах заблестели слезы. Видно было, что ее трясет, но вовсе не от холода.
– Что с тобой? – Рагнвальд подался ближе и хотел взять сестру за плечи, но не решился.
– Нам сказали, что ты умер. – Гуннхильд сглотнула, пытаясь справиться с собой. – В Норвегии. У Хакона [383]. Одни говорили, что ты подхватил лихорадку, а другие, что Хакон приказал тебя отравить. Я заказала… поминальный камень.
– Когда-нибудь пригодится! – Рагнвальд двинул бровью. – Не всем так везет – посмотреть на свой будущий поминальный камень. Спасибо, сестричка.
Гуннхильд наконец придвинулась и обняла его. Сзади подошла Богута, ее служанка, с накидкой в руках, приглядываясь, как бы набросить на плечи госпоже, пока та не простудилась. Вокруг уже собирались изумленные жители поселения, хирдманы за спиной Рагнвальда кивали своим обрадованным близким, но не смели подойти, пока конунг не распустил дружину.
– Харальд где? – Поверх головы сестры Рагнвальд посмотрел на ворота усадьбы. – А почему вы здесь? Я думал, будете зимовать у себя.
