"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Голова была налита тяжелой болью. С трудом Велеб поднялся на ноги. Отчаянно саднило горло и ободранные кулаки, болели ребра, болела грудь… что только не болело. Из носа на грязную сорочку падали кровавые капли. Правый глаз как-то плохо видел, ресницы слипались от крови.
Прижав к ноздрям тыльную сторону кисти, Велеб побрел через заросли к ручью. Тот нашелся шагах в десяти. Опустившись на колени – плевать, что в топь, что все порты будут в мокрой грязи, – опустил руки в желтоватые струи болотного ручья, зачерпнул ладонями, стал пить. Потом умылся. Правая бровь оказалась рассечена; кровь он смыл, но глаз уже начал отекать.
В самом ли деле этот клюй немытый собирался его убить? Оружием он не пользовался, сходка была один на один – все как водится, упрекнуть не в чем. И если хотимиричи взабыль не хотели отдавать ему девушку, то за свою ловкость и удачливость он, так далеко зашедший, вполне мог и жизнью поплатиться.
Обидно было бы сгинуть в глухом лесу за тридевять земель от дома, добывая невесту для другого.
И воевода Свенельдич был прав, когда предупреждал перед этим походом: тебя, нашего, могут попытаться убрать всерьез. Предлагал взять оружие понадежнее, чем поясной нож. Но Велеб отказался. Он шел на поединок перед богами – не стоит пытаться их обманывать. Но очень может быть, что доберись до последнего рубежа с истинной невестой кто-то другой – один из Путиславичей, или сын здешнего воеводы, или даже бужанин Неговит – ряженый медведь закончил бы поединок в тот миг, когда опрокинул противника на лопатки.
И Велеб непременно скажет об этом, если хотимиричи вздумают его попрекать, что-де ударил камнем. Впрочем, он не сомневался, что человек-медведь жив и только оглушен. Личина и ткань котомки смягчили удар, едва ли у него череп пробит. Можно пойти посмотреть… да что-то нет охоты.
Ветер окреп и похолодел. Велеб вскинул глаза к небу – пока они шли от Невидья, натянуло тучи, и вдали уже погромыхивало. Перунов день – до обеда лето, после обеда осень. Надо бы поспешать – а не то грозой накроет.
Позади шевельнулись заросли. Кто-то шел сюда – но не медведь, кто-то более легкий и тонкий. Запечная замарашка выскользнула из кустов, тоже вошла в воду, помочила в ней подол своей длинной, не по росту ей, рубахи, подняла и стала осторожно вытирать Велебу лицо и волосы.
Он не двигался, не мешая ей. Подумал только: вот теперь мы ладная чета! С разбитым носом, с подбитым глазом, в синяках и ссадинах, со спутанными волосами, в мокрой грязной одежде, с налипшим на кровавые пятна лесным сором, он был истинной парой своей невесте-замарашке.
– Послушай меня, – вдруг раздался над ним голос, приглушенный ветошкой на лице, но молодой и звонкий.
Велеб в изумлении поднял голову, потом встал. По ногам текла грязная вода, но он этого не замечал, потрясенный. Она заговорила! Этого он не ждал так рано – до возвращения домой, где ее вымоют в бане, оденут по-человечески… В иных родах невеста обретает голос только наутро после брачной ночи.
– Ты ведь и есть Святослав киевский, да?
– Я? – прохрипел Велеб в ответ.
Сперва он удивился, потом сообразил: она ведь не видела Святослава и может не знать о последнем уговоре. Видит только, что досталась чужаку – кому-то из пришлых.
– Толкун-Баба сказала – русский дух. Русином ведь был из них ты один?
– Да я… – Велеб запнулся.
Хотел сказать – я словенин из Люботеша, какой русин? А потом сообразил. Он, три года проведший среди руси, пришедший сюда с русью, в глазах этой Хотимировой внучки и сам – русь. Сказать «нет», растолковать, кто он и откуда… можно, но… Ведь не ради Люботеша, не по благословению отца и бабы Умани он сюда пришел. Пришел он ради Киева, и благословением материнским его наделила Эльга киевская. «Русь – это не племя, русь – это дружина»…
– Да, русин там был я один, – с самой краткой заминкой подтвердил Велеб. – Только я не Святослав. Он, князь киевский… молод еще.
Велеб содрогнулся, вообразив светлого отрока, Эльгиного сына, в лапищах человека-медведя. Да тот дунул бы – от Святослава мокрое место осталось бы.
– Ему четырнадцатый год. Отрок всем хорош, но для таких дел, – Велеб кивнул назад, в сторону Невидья, – сил еще не набрался. Я за него.
– Кто же ты сам?
Дева сдвинула назад ветошку, мешавшую смотреть, и на Велеба уставились глаза – светло-серые, большие, окруженные черными ресницами. Выразительные и красивые… даже еще более красивые среди темных мазков золы на белой коже.
– Я – Велебран, Бранеславов сын, из Люботеша, с Ильмерь-озера.
Чумазая невеста в изумлении разглядывала его. Не скажешь, что красив: продолговатое лицо, высокий прямоугольный лоб, черты правильные, но тяжеловатые, широкие черные брови дугой над глубоко посаженными глазами. Сейчас – в ссадинах, с начавшим опухать кровоподтеком над правым глазом, с разбитой губой, – он был просто страшен. Но глаза, серые с синеватым отливом, затягивали ее взгляд, как бездонное озеро. Стоило ему заговорить, как в чертах лица проступали уверенность, надежность и дружелюбие. И словно исчезали следы драки, исчезала сама мысль о том, красив он или нет. Что за важность? Изнутри проступало нечто, куда более важное, чем внешний облик. Та сила, что позволила одолеть все испытания этого дня.
– Послушай… – она стиснула руки, – Святослав ты или нет… ты поборол… Суровея и меня угадал…
– Не угадал, а знал, где искать, – с улыбкой поправил Велеб.
– Ну, пусть. Но этого не может быть. Я уже… выбрала себе жениха. Нить моя с другим крепко свита, его душа мне принадлежит… не надо судьбу обманывать, не выйдет из этого добра…
Яра была растеряна, словно опять стала семилетней девочкой, которую Карислава впервые вела этим путем, только в обратную сторону – из Хотимирля в Невидье. Других двух женихов, что сумели дойти до урочища, она и не видела – сидела скорчившись за печью, а они не догадались там поискать. Она и этого, что вытащил ее из укрытия, прежде не разглядела: ни разу не подняла глаза к его лицу, а когда он наклонился поцеловать ее, зажмурилась. Пока они шли через лес, она косилась на него: парень рослый, плечистый, крепкий. Но Яре было лишь слегка любопытно – она не сомневалась, что дойдут они только до ручья. А оттуда Суровей отведет ее назад.
И вот Суровей лежит замертво. Немного опомнившись и убедившись, что медвежий сын не убит, Яра как привязанная потянулась за отроком, сумевшим в одиночку его одолеть. Вело ее изумление. Она сама связала свою судьбу с судьбой Даляты и верила в действенность этих чар. И оттого совершенно необъяснимым становилось то, что чужак, русин, злейший враг Даляты, сумел углядеть ее за печкой, вырвать у хитрой Толкун-Бабы и сокрушить грозного Суровея Суровеича. Боги и удача были за него. Чуры Хотимировы не смогли противостоять этой силе. Душа невесты рвалась пополам, не зная, кому теперь должна принадлежать.
– Кто это такой? – просто спросил Велеб. – Тот, который другой?
– Далемир, Величаров сын.
– Деревский? – Велеб поднял брови: он не раз слышал это имя от Люта.
– Да. Его душа теперь в камне Перуновом живет, он – моего рода, и я ему суждена.
Велеб подумал и покачал головой:
– Может, его душа и в том камне, я не знаю. Но твоя душа у меня здесь, – он показал котомку, которую снова надел на плечо, прежде чем идти к ручью. – Я ее взял по обычаю и добычу мою никому не отдам.
«Ну, разве что Святославу», – мысленно добавил Велеб, опять беря невесту за руку, чтобы вести на другую сторону ручья.
Яра брела за ним, придерживая свободной рукой мокрый подол Буйнавкиного рубища. Что же выходит – она ввела Даляту в Хотимиров род, а сама… покинула его, когда этот… Велебран вынул из священной печи камень с ее душой. И он вывел ее в белый свет – чего не мог сделать Далята в день их прощания.
Так неужели это все? Судьба решена, и Даляты она более не увидит?
Яра оглянулась на ходу. Смородинный ручей нес свои темные воды уже за спиной у нее, лес на том берегу стоял глухим тыном, замкнув пути назад. Мудрое Невидье больше ничего не могло ей подсказать.
