"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
– А я… я не сын медведя? – как выстрелил словами Святослав и сжал губы, будто сам испугался, что сказал.
Но сказал явно не случайно. Затем и пришел?
– Что-о? – Эльга была так далека от этой мысли, что не сразу поняла его. – Ты сын Ингвара, как бы ты мог…
– Но если дева в берлоге поживет, то у нее первенец будет – священное дитя, от зверя, чурами данное… – довольно неуклюже попытался изложить Святослав. – И ты была в берлоге…
– Со мной там не случилось ничего такого, – твердо заверила Эльга. – Свенельдич убил его, не успел медведь ко мне и подойти. Он меня и когтем не тронул. И это было весной, еще до Купалий, а ты родился по осени, когда лен чесали, на другой год! Через лето и… почти через полтора года! Так что ты не тревожься – ты Ингвара родной сын. Весь Киев после свадьбы мой настилальник видел, я замуж шла честной. Если кто иное скажет – лгун и подлец, так и знай. В том клянусь тебе именем Олега Вещего и землей-матерью.
Мельком вспомнилось, как ее попрекали перед свадьбой, что с Мистиной-де на одном коне успела проехаться, к коню хребтом, к молодцу лицом [362]. Это была клевета, Эльга могла принести такую клятву с чистым сердцем. И с Князем-Медведем она так и не побывала – и не раз думала порой, не совершила ли ошибку… Но уже изрядно времени спустя, когда прежние страхи забылись, а цена своеволия встала перед ней во весь рост.
С тревогой и нежностью Эльга взглянула на хмурого сына – главное сокровище жизни своей. Ради него, его доли, она пошла против воли материнского рода и его чуров. Чтобы он, ее первенец, вырос князем киевским, а не волхвом-оборотнем. Но Святослав пока знал об этом слишком мало.
Однако и после ее заверения лицо его не просветлело. Святослав молчал, что-то обдумывая, и в его чертах Эльга угадывала скорее разочарование, чем облегчение.
– И уже никак… – пробормотал он, не глядя на нее, – ничего нельзя…
– Что – нельзя?
– Я слышал, то дитя, которое от зверя родится… от медведя, от змея, там… Змеев сын всегда полником вырастает, витязем, и сила у него, и умения разные… Зверем оборачиваться, соколом там, горностаем…
– Никто не оборачивается зверем взабыль, – мягко напомнила Эльга. – Волхвы могут оставить тело на земле лежать, как мертвое, а сами соколом летают, волком бегают. Но то волхвы. А как воин призывает в себя силу и дух зверя, это тебе Асмунд лучше меня расскажет.
– Ну, это каждый может! – искусство воина-зверя, хоть Святослав и не владел им сам, не казалось выросшему при дружине отроку чем-то особенным. – Но ты же княжьего рода! – Святослав подался к ней. – И тебя в лес к медведю водили! Чтобы у тебя сын родился, витязь, силы могучей… и удачи огромной! Мне так нужна удача! Я вот… незадачливый какой-то уродился! Почему? Ты же могла, ты моя мать… ты могла наделить меня такой силой и удачей, чтобы всех одолеть! Хоть кагана аварского!
Он замолчал. Эльга прижала ко рту ладонь. Она не хотела верить услышанному, не знала, засмеяться ей или зарыдать.
Из сбивчивых объяснений сына, не привыкшего к таким разговорам, она поняла, что он имел в виду. Это предание старо, как сам род человеческий: о деве, что рождает сына от зверя из нижнего мира, от Велеса, принявшего облик медведя, или змея, или коня, или козла. Сын этот сразу после рождения просит не шелковых пелен, а доспехов и оружия, растет – как из воды идет, учится оборачиваться соколом, горностаем, волком, туром. В двенадцать лет собирает дружину из ровесников, в пятнадцать – отправляется воевать дальние богатые страны, истребляет весь тамошний народ, кроме красных девушек, которых отдает в жены своим отрокам. А сам женится на вдове врага и садится править завоеванной землей, к чести и гордости тех племен, что ведут от него свой род.
Предание ли породило обряд, обряд ли породил предание? Тысячи лет живет вера в то, что сам Велес, пращур всякого рода, награждает деву способностью приносить сыновей – «сильных, как медведей», говорила когда-то старая княгиня Годонега, бабка Эльги по матери. От нее Эльга и выучилась этим преданиям – и про Волха Змеевича, и про дев, что ходят жить в берлогу медвежью. Когда-то давно этот обряд проходила всякая невеста – откуда в деве возьмется способность приносить новых сыновей и дочерей рода, если в нее не заложит ее изначальный праотец? Самый мудрый из ныне живущих, волхв, наученный призвать дух прародителя в себя. Но с течением лет обычай стал принадлежностью только знатных семей, сохранялся для тех дев, чьим сыновьям понадобится сила медведя и мудрость змея. Мощь божества – право на княжескую власть и орудие ее осуществления.
То же предстояло пережить и ей, Эльге, внучке князей плесковских. Но Бура-Баба уже предрекла ей судьбу: сын у Эльги будет лишь один. А священное дитя-звереныш, рожденный в лесу, остается в лесу. Когда-то давно этих «змеевичей» сразу после рождения приносили в жертву, закапывали в землю или пускали по воде, возвращая в породивший их мир. Теперь их оставляли в живых, но обрекали на жизнь в чаще, на бессрочную службу Нави и ее повелителю – зверю-змею Велесу.
«Знал бы ты, соколик мой, какая судьба тебя ждала, будь ты и правда медвежьим сыном!» – думала Эльга, глядя на свое светловолосое дитя. Она помнила Князя-Медведя, одетого в шкуру и звериную личину, хромающего, беспрестанно кашляющего, пахнущего, как зверь лесной. Ее сын должен был родиться ему на смену. Но она, пятнадцатилетняя племянница Олега Вещего, сделала выбор: ее сын родится наследником Олега Вещего. И все силы чащи лесной не смогли ее остановить.
Это было то, что она могла бы поставить себе в заслугу перед сыном. Но она не прошла обряда наделения детородной силой. Сбежала, вырвалась из берлоги раньше времени. В преданиях жених забирает невесту, убив того, кто держал ее в плену. Но Мистина с его острой сулицей пришел за Эльгой слишком рано. Благодетельной мощи «жены-медведицы» она так и не получила. И это было то, что сын мог бы поставить ей в вину.
– Будь ты сыном медведя, ты сейчас был бы медведем в лесах при реке Великой, а не князем русским, – сказала она наконец. – Киева ты и в глаза бы не видал. И что тебе было бы в той удаче?
– Но как мне править, если у меня нет удачи? – Святослав с горьким вызовом взглянул ей в лицо.
– Этого не может быть. Она есть у нас в роду, и ее получишь только ты. Ты – единственный мой сын, тебе ее ни с кем делить не придется.
– Но ты же сама видишь! Где моя удача! Отца я потерял. Одна война за другой… И то… Дреговичи, жабы заболотные, меня со срамом… – Святослав осекся, в глазах его блеснули слезы отчаяния. – Только рану и привез – вся добыча.
– Ты привез свою голову на плечах! – с досадой и почти гневом за тот ужас, который ей на днях довелось пережить, воскликнула Эльга. – Не всем так повезло!
– Из-за меня погиб мой человек! – с горячим упреком себе возразил Святослав. – Мой родич! Скажешь, это удача?
Как он казнил себя за ту дурацкую затею, когда вздумал кланяться Божатке в его красной сорочке, будто князю! Не приди ему на ум эта глупость – бесы в белых свитах не подумали бы, что Божатка и есть русский князь-отрок. И тот мог бы остаться в живых…
Ужас, что охватил Святослава в первый миг над телом Божатки, так и не ушел до конца. В тринадцать лет смерти боятся, но в нее не верят. А она оказалась так близка! Божатка был ровесником Святослава, и вот – на глазах у всех мгновенная, внезапная, «наглая» смерть нашла его – в те же тринадцать лет. К тому же они состояли в кровном родстве через Ростиславу, родную внучку Вещего. Убив Божатку и забрав его голову, неведомые враги немного убили и самого Святослава. Его не покидало гнетущее чувство, будто и от его жизни отхватили топором некоторый кусок. Он страдал от этой духовной раны и не знал, как ее исцелить.
Но хоть голова настоящего князя осталась на плечах, Эльга тоже понимала: ущерб его духу и славе все же нанесли. Она предпочла бы скрыть то, что Божатка был положен на краду без головы. Незачем причинять лишнее горе родичам и вносить смятение в умы. Но едва ли выйдет скрыть то, о чем знают сотни людей. Стоит Игмору проболтаться матери – и Желька, как сорока, за день разнесет по всем горам киевским.
